В Эстонии, первой провозгласившей выход из СССР, местные власти столкнулись с тем фактом, что треть населения республики оказались русскими. В итоге все усилия были направлены на их выдавливание и эстонизацию, и они были успешными: доля русских сократилась до 23%, а эстонцев — выросла до 69%. При этом русские продолжают оставаться подавляющим большинством в приграничном Нарвском районе и самой Нарве — третьем по размеру городу Эстонии. Там их доля среди населения превышает 86%, в то время как эстонцев — не дотягивает и до 6%. Разумеется, это вызывает серьёзные тревоги у местных властей.

Ещё одна проблема — правовое положение русских. С объявлением независимости в Эстонии был принят совершенно дискриминационный закон о гражданстве, по которому получить его могли лишь лица, бывшие гражданами независимой Эстонии до её поглощения СССР в 1940 году, и их потомки. Для остальных вводились «языковые экзамены». Сейчас примерно каждый пятый русский в Эстонии является человеком «второго сорта» и не имеет гражданства. Неграждане не имеют права голосовать на выборах и приобретать крупную собственность, им закрыт путь в государственные органы. Бывший глава Департамента гражданства и миграции Эстонии Андрес Коллист прямо признался, что ставил целью вытеснить русских из страны, называя их при этом «пьяными» и «ленивыми»: «Во-первых — "Эстонцы — домой!", во-вторых — "Русские — домой!" В департаменте ключевые слова моей идеологии знали все». По словам Коллиста, ему в 1990-е годы удалось добиться отъезда из Эстонии около 100 тысяч русских.

Таким образом, вдохновлённые национализмом эстонские элиты реализовали жёсткую модель создания собственного государства, в отличие от той же Украины, изначально не допустив к власти и собственности связанных с Россией лиц и лишив всякой субъектности проживающих в стране русских. При этом надежды на сплочение и рост национального самосознания компактно проживающих на востоке Эстонии русских — беспочвенны, покуда они не имеют поддержки со стороны самой России.

Эта страна пошла по тому же пути, что и Эстония, выстраивая этнически гомогенное государство через политику поражения в правах. Короткий период декларации гражданской «латвийской» нации после победы Народного фронта через несколько лет независимости завершился переходом к латышскому национализму.

Впрочем, полиэтничный характер общества Латвии всё равно сказался на расстановке сил в стране. Если политическое поле Эстонии было практически полностью защищено от симпатизирующих России и просто русскоязычных политиков (исключением стал говорящий на русском мэр Таллина, полуэстонец-полукореец Михаил Кылварт), то в Латвии нашли себе место опирающиеся на русский электорат партии вроде «Согласия» и перенявшей у неё эстафетной палочки «Стабильности!». При этом в Латвии нет аналогичного Нарве региона компактного проживания русских, если только не считать за таковой второй по величине город страны Даугавпилс с 47% русского населения.

Впрочем, обольщаться не стоит — протесты пророссийских активистов оборачиваются арестами, а тон в политике страны задают русофобы. Чего только стоят слова президента страны Эгилса Левитса, сказанные им в прошлом году: «Отрицательный эффект заключается в маленькой части — мы лучше видим эту часть русского общества, которая не лояльна к нашей стране. И наша задача — с этим бороться, то есть изолировать».

Эта прибалтийская республика отличается от Эстонии и Латвии. Во-первых, в Литве нет значимого русского меньшинства, которое можно было бы рассматривать как угрозу стране. На момент провозглашения независимости русских в Литве насчитывалось всего 9% населения, сейчас ещё меньше — 5%. Во-вторых, в Литве отказались от введения института негражданства, раздав паспорта всем жителям страны. Однако назвать Литву менее русофобским государством, нежели Латвия и Эстония, невозможно.

В республике в 1990-е годы был создан культ «лесных братьев», сотрудничавших с нацистами в годы Второй мировой войны. Им до сих пор ставят памятники, в их честь переименовывают улицы, а лидеры государства участвуют в перезахоронении их останков. Протесты возмущающейся почитанием преступников общественности либо игнорируются, либо оборачиваются штрафами за «очернение памяти национальных героев». Окрашенная в антисоветизм русофобия подчас приводит к абсурду: так, литовцы напрочь забыли, что именно СССР они обязаны увеличением территории республики на треть. Ведь если бы не Москва, передавшая Литве в 1939 году Вильнюс, то этот город оставался бы до сих пор в составе другого государства. Впрочем, местная национальная мифология стерпела и не такое: так, славянское Великое княжество Литовское было провозглашено средневековой версией литовской национальной государственности!

К сожалению, русское меньшинство в Литве даже в сравнении с Эстонией и особенно Латвией является самым пассивным в Прибалтике. Даже у компактно проживающих на юго-востоке страны поляков есть собственная партия, в то время как у русских нет и этого. Более того — их новые поколения в Литве говорят на государственном языке лучше, чем на русском, и под напором навязываемой литвинизации постепенно теряют свою идентичность.

В Белоруссии политическое поражение национализма на заре появления независимого государства не означало полного отказа власти от использования националистической идеологии.

Проявилось это в пропаганде белорусского языка, фетишизации эпохи Великого княжества Литовского и Речи Посполитой, героизации восстаний против Российской империи, пересмотре Отечественной войны 1812 года и обозначении её как «чуждой» белорусам, а также установке памятников литовским князьям Ольгерду и Гедимину. В 2014 году после известных событий на Украине президент Лукашенко выступил на Дне независимости страны на белорусском языке, что тоже стало официальным проявлением национализма. А в 2016 году трое журналистов — Юрий Павловец, Сергей Шиптенко и Дмитрий Алимкин — были приговорены к пяти годам колонии за пропаганду Русского мира и критику «белорусификации» страны.

Одновременно с этим Белоруссия, помимо РФ, стала единственным государством бывшего СССР, в котором господствуют неосоветские императивы, а ключевым событием в истории нации считается Великая Отечественная война. Правда, она имеет несколько отличную от российской версии трактовку, подразумевающую победу белорусского народа над фашизмом.

Показательной является и ситуация в языковой сфере, где доля называющих родным белорусский язык сократилось с 1999 по 2019 годы с 85,6% до 61,2%, а количество разговаривающих на русском языке дома, наоборот, увеличилось с 58,6% до 71%. Налицо практически полное господство русского языка. И это вопреки развешанным по всей республике билбордам, пропагандирующим белорусскую «мову»!

Таким образом, Белоруссия стала полем битвы двух национальных проектов — белорусского и русского. Если первый черпает поддержку в националистической оппозиции и в конъюнктурной политике властей, то второй — в естественном культурном притяжении к России. При этом хоть сколько-нибудь заметные пророссийские силы в Белоруссии начисто отсутствуют.

В изначально взявшей курс на создание национального государства Украине возобладали две тенденции: усиление националистических организаций, прошедших путь от небольших объединений до встроенных в государство структур, и расширение опоры власти на идеологию украинского национализма. И хотя националистические партии и движения на Украине не стали доминирующей силой, политика опирающейся на их идеи власти оказалась настолько радикальной, что привела к разрушительным для страны последствиям.

Украинский национализм за 30 лет прошёл путь от культурной реабилитации до государственного господства. Начавшееся при президенте Кравчуке переписывание истории уже при Ющенко переросло в официальное признание «героями Украины» лидеров антисоветского националистического движения Степана Бандеры и Романа Шухевича. При этом набиравшая силу годами борьба с памятниками деятелям Российской империи и СССР привела к их полному уничтожению. Стартовавшее в 1990-е годы постепенное закрытие русскоязычных школ к 2020-му вылилось в фактический запрет обучения на русском языке. В местах компактного проживания русских отмена Верховной радой регионального статуса русского языка в феврале 2014 года была одной из причин потери сначала Крыма, а затем и Донбасса.

Естественно, что всё это не могло не привести к сокращению числа русских, которые не только выдавливались из страны, но и переходили в стан «украинцев».

На сегодняшний день будущее украинского государства весьма туманно. Ведущаяся полномасштабная война уже привела к потере Украиной ряда территорий, и вопрос о судьбе и границах этого государства остаётся открытым.

В этой республике существуют два противоборствующих проекта национализма — в прорумынской «унионистской» и самостоятельной «молдаванистской» версиях. На первых порах после получения независимости тон задавал радикальный унионизм, а Румыния была провозглашена «родиной-матерью» (țară-mamă) некоторыми молдавскими политиками. Унионисты требовали придать молдавскому языку статус единственного государственного, перевести его на латиницу и называть «румынским». Такие требования вызвали ответную реакцию русских Приднестровья.

Приднестровская Молдавская республика поначалу провозгласила себя защитницей местного «советского» патриотизма и радикально отвергала любой этнически окрашенный национализм. Впрочем, с годами в облике Приднестровья стал намечаться крен в сторону идей «русского единства». В частности, нынешний глава Приднестровья Вадим Красносельский в 2016 году провозгласил республику «частью Русского мира».

После конфликта в Приднестровье политическое влияние унионизма резко сократилось, а правящая бюрократия обратилась в молдаванизм, справедливо видя в поглощении Румынией угрозу своему положению. С тех пор концепция молдаванизма стала официальной, а унионизм обрёл второе дыхание у прорумынских активистов.

С годами унионистский сдвиг общества становится всё более очевидным. С 2004 по 2014 годы число считающих себя румынами жителей Молдавии выросло с 2,2% до 7%, а называющих родным языком румынский — с 18,8% до 23,5%. Особенно высока поддержка объединения с Румынией среди молодёжи: в 2017 году сторонниками унионизма оказались 37% граждан в возрасте 18–29 лет.

Растущая опасность унионизма несёт угрозу не столько малочисленному и разобщённому русскому населению Молдавии, сколько Приднестровью, зажатому с двух сторон Молдавией и Украиной. В любой момент маленькая республика может стать лёгкой добычей для агрессивных антирусских националистов. Недаром, объезжая в 2017 году Молдавию, бывший президент Румынии Траян Бэсеску заявил: «Мы добьёмся того, что униря (объединение) перестанет быть слоганом улиц и дойдёт до парламента. Нам надо добиться поддержки 50% населения».

Грузия из-за незначительной доли русского населения (6% на момент распада СССР, менее 1% сейчас) очень похожа на Литву: такое же фактическое отсутствие непосредственной угрозы государственному единству и при этом зашкаливающая русофобия.

Впрочем, главный удар грузинского национализма на себя приняли не русские, а два крупных национальных меньшинства — абхазы и осетины. Вспомнить хотя бы скандальное заявление первого грузинского президента — националиста Звиада Гамсахурдии: «Осетинский народ — мусор, который надо вымести через Рокский тоннель. Мы пойдём по Осетии, и пусть осетины либо покорятся и станут грузинами, либо, если они так любят русских, уходят из Грузии в Россию».

Поражение в Августовской войне нанесло сильный удар по радикальному грузинскому национализму. После политического банкротства Саакашвили лидерство перешло к силам, предлагающим тот же самый «европейский путь», но без жёсткого антагонизма с Россией. Можно утверждать, что прямое столкновение с российским государством отрезвляюще повлияло как на грузинские элиты, так и на народ.

Армения оказалась самым моноэтническим национальным государством, образовавшемся на обломках СССР. На данный момент 98% жителей республики — армяне. Русских в республике менее 0,5%, и их присутствие в республике практически не заметно.

Армянский национализм питает вражду к России и Турции. И если русофобия в Армении носит скорее эпизодический характер — как ответ на те или иные шаги российского руководства, рассматриваемые как «антиармянские», то антитурецкий нарратив сплотил почти все политические силы страны. Реальность показала, что альтернативы сближению с Россией для страны, зажатой между двумя враждебными тюркскими государствами, и при этом сильно удалённой от Запада, просто не существует.

Уникальное положение Армении также воплотилось в существование сразу двух национальных армянских государств — собственно Армении и непризнанной Нагорно-Карабахской республики. Их воссоединение («миацум») провозглашается главной национальной задачей большинством партий и движений страны. Даже неоднократно критиковавший Россию премьер Армении Никол Пашинян во время вознёсших его к вершинам власти протестов в 2018 году заявлял: «Да здравствует Республика Арцах, которая в конечном счёте станет частью Армении!»

Симпатии к России в Армении распространены весьма широко, и уступают, пожалуй, только белорусским. Так, согласно опросу 2020 года, 83,8% граждан Армении заявили о «хорошем» отношении к России, а 62,3% назвали Россию «самой дружественной» по отношению к Армении страной. Заявившие о негативном отношении к России 9,4% армян — пожалуй, и есть та самая среда, в которой черпают поддержку местные русофобы.

Национализм в Азербайджане искал истоки то в идеях пантюркизма, воплощённых в формуле «Tek millet, iki devlet» («Одна нация, два государства»), то в концепции отдельной азербайджанской нации («азербайджанизм»).

На политической арене Азербайджана победу в итоге одержал азербайджанизм, идеолог которого, президент Гейдар Алиев, был вынужден проводить курс стабилизации после провальной попытки предшественника Абульфаза Эльчибея построить государство на пантюркистской, прозападной и антироссийской платформе, приведшей к поражению в первой карабахской войне и угрозе наступления войны гражданской.

Нынешний глава Азербайджана Ильхам Алиев поддерживает курс своего отца на «цементирование» единой азербайджанской нации. Политику в отношении Турции при этом диктуют чистый прагматизм и потребность в реванше над Арменией, рассматриваемой в качестве главного противника. Русофобия в Азербайджане не приобрела широких масштабов вследствие незначительности русской общины в стране (около 1,3%), а в политике транслируется в основном оппозиционными радикально-националистическими, пантюркистскими и исламистскими течениями. В то же время легенды о «чёрном» прошлом «российского колониализма» давно стали неотъемлемой частью национальной мифологии Азербайджана.

Казахстан сделал ставку на построение этноцентричного национального государства, фундаментом которого стала титульная национальность. Единственным фактором, сдерживающим процесс превращения Казахстана в «среднеазиатскую Прибалтику», стало отсутствие альтернативной модели экономической интеграции, которой для Эстонии, Латвии и Литвы стал Европейский Союз. Политика нового государства была вынуждена учитывать потребность в полноценных экономических отношениях, без участия России априори невозможных.

Властям Казахстана достаточно быстро удалось взять под контроль деятельность местных националистов. Весьма показательно, что из последних никто не подвергся преследованию за свои русофобские высказывания, а карательные меры применялись только в случае критики режима Назарбаева. Так сформировалась особая казахская модель «управляемого» национализма.

Возглавлявший Казахстан на протяжении 30 лет Назарбаев был провозглашён «отцом нации»: во время его правления доля казахов в населении республики возросла с 39% до 70%, а русских — сократилась с 38% до 15%. Произошло это не только за счёт отъезда русского населения, но и благодаря целенаправленной программе репатриации казахов из других стран, что в итоге позволило коренным образом изменить этнический и демографический баланс в республике.

Однако даже после 30 лет «казахизации» и перекройки границ регионов в Казахстане остаются несколько областей с высокой долей русского населения (в Северо-Казахстанской области численность русских даже выше, чем казахов), что как властью, так и казахскими националистами рассматривается как угроза.

Сейчас Казахстан продолжает дрейфовать в обратную России сторону. Перевод алфавита на латиницу, замена георгиевских лент собственными «национальными», уголовное преследование пророссийских активистов стали ответом на требования финансируемой Западом националистической оппозиции бросить вызов России.

Одновременно события января 2022 года в Казахстане показали шаткость основ государства, чуть не рухнувшего под напором социального протеста и спасшегося лишь благодаря вмешательству РФ.

Очевидно наличие в Казахстане фундаментальных внутренних противоречий, не позволяющих счесть эту страну «состоявшимся» государством.

Узбекистан после провозглашения независимости продолжил существование в парадигме национального государства, созданного ещё большевиками в 1920-е годы. Столкнувшись с бытовой неприязнью и закрытием русскоязычных школ русские поспешили покинуть республику (к 2013 году их доля сократилась с 8,4% до 2,7%).

При этом от другого меньшинства — таджиков — узбекский официальный национализм требовал полной ассимиляции через принятие «тюркскости» и «узбекскости». Главным апологетом националистической политики, как и в других странах Средней Азии, выступил непосредственный руководитель страны — президент Ислам Каримов.

В качестве идейной базы узбекский национализм взял на вооружение заимствованные у Турции секуляризм и пантюркизм, старательно оберегая их от возрождённого исламского фундаментализма. Исламская угроза со стороны Афганистана в определённый момент даже поспособствовала тесному сближению Узбекистана с американцами.

Удовлетворённость существующими границами и отсутствие значимого инокультурного меньшинства в стране предопределили краткосрочность дискриминационной волны против русских в Узбекистане. При этом популяризация антироссийского нарратива (борьба с «колониализмом», героизация басмачей, культ Тамерлана) стала неотъемлемой частью идеологии Узбекистана, способствуя его дальнейшему отдалению от России.

Киргизия отличается от остальных республик Средней Азии отсутствием прочных авторитарных начал, что в условиях слабости демократии породило три революции. Отсутствие нормального политического диалога отразилось и на киргизском национализме — бессистемном, но жёстком в своём практическом воплощении.

Эксцессы радикальной толпы в Киргизии после обретения государственной независимости, а затем — при «тюльпановой революции» и свержении Бакиева привели к массовому исходу русских из республики (их доля сократилась с 21,5% до 5%).

Попытки киргизских властей отрицать очевидный имеющий широкое хождение среди политиков и чиновников национализм выглядят откровенно глупо. Так, в 2022 году спикер парламента Нурланбек Шакиев запретил министру экологии Динаре Кутмановой выступать на русском языке со словами «Кто дал разрешение?». И это при том, что в Киргизии русский язык имеет статус официального.

Слабость государственной власти в Киргизии вынуждает его руководство прибегать к национализму. Так, в 2009 году при президенте Бакиеве была принята программа «Наследие кыргызов и будущее», в которой говорилось о необходимости укрепления нации и осуществления проекта, определяющего «роль и место наследия кочевников… в построении будущего страны». Стоит признать, что стремление укрепить государство «наследием кочевников» для периодически оказывающейся в кризисе государственности выглядят весьма симптоматично.

Туркменистан представляет собой особый случай национализма из-за беспрецедентного для постсоветских республик случая авторитаризма. Изображения первого президента страны Сапармурата Ниязова встречаются практически повсеместно, а его преемники апеллируют к культу Туркменбаши («отца туркменов»), который был не только государственным деятелем, но и идеологом туркменского национализма.

Необычной чертой национализма Туркмении стало провозглашение нейтралитета страны «святыней». Недаром один из самых значимых памятников в Туркмении посвящён этой ценности («Арка нейтралитета»).

Впрочем, туркменский нейтралитет не распространился на русских. На них с первых дней независимости было оказано давление, русские школы в стране планомерно закрывались, а использование русского языка в СМИ запрещалось. В 1993 году Ельцин заключил договор о двойном гражданстве для русскоязычных, но в 2003 году он был расторгнут. Началась вторая волна бегства русских из Туркмении, в квартиры российских граждан буквально вламывались представители спецслужб, выбрасывая их вещи на улицу. Тогда же для сохранивших туркменское гражданство русских закрыли все социальные лифты, а государственная служба стала невозможной. Начиная с 1989 года доля русских в населении республики сократилась с 9,5% до 3,2% и продолжает падать по сей день.

Таджикистан выбился из ряда остальных постсоветских республик слабостью национализма, которая, как бы это удивительно ни звучало, и привела к кровопролитной гражданской войне 1992–1997 годов. Региональные и клановые различия в таджикском обществе оказались сильнее сплачивающего национализма и привели к возникновению экзотической оппозиции демократов и исламистов, бросивших вызов центральной власти.

Впрочем, без короткого, но мощного всплеска таджикского национализма в его самой радикальной форме в начале 1990-х годов всё же не обошлось. Он был направлен против основных меньшинств республики — русских и узбеков. Точное число убитых соотечественников неизвестно, но бывший вице-премьер РФ Дмитрий Рогозин говорит о «полутора тысячах растерзанных» русских в Душанбе. Свидетельства очевидцев тех событий полны описания творившихся зверств во всех подробностях. При этом реакция Кремля на погромы и расправы над русскими… отсутствовала.

Бесчинства националистов и исламистов вынудили русских почти полностью покинуть Таджикистан. К 2010 году их доля в населении республики упала с 7,6% до 0,4%. Есть основания предполагать, что сейчас русских в Таджикистане практически не осталось.

После войны власти Таджикистана приступили к укреплению единства таджикский нации. Разумеется, за счёт России. Это выразилось в тотальной смене топонимов с русских на таджикские и призывах отказаться от «русских» окончаний фамилий (так, президент Эмомали Рахмонов стал Рахмоном). Однако периодически нависающая угроза сепаратизма и заявления об «иранском» характере таджикской нации свидетельствуют о её низкой жизнеспособности.

Превращение бывших советских республик в национальные государства практически повсеместно сопровождалось русофобией, а ключевым пунктом всех без исключения «национализмов» стала война с «имперским» прошлым, которое символизировали Российская империя и СССР. Где-то борьба с русскими приобрела форму геноцида (Таджикистан), где-то — низведения в людей «второго сорта» (Эстония и Латвия), а где-то — и насильственной смены идентичности (Украина).

Российская Федерация на эти вызовы никак не отреагировала, а сам факт наличия разделённого русского народа упорно отрицался. Самые громкие случаи угнетения русских за рубежом интересовали только журналистов. Более того — Россия оказалась неспособна защитить русских в собственных границах, и в ходе конфликта в Чечне они были вынуждены бежать из региона.

Такое равнодушие можно объяснить только характером российской элиты, вышедшей из рядов КПСС, российские кадры которой десятилетиями взращивались в условиях полной безнациональности и даже антинациональности. Так, один из идеологов перестройки Александр Яковлев прямо признавался, что всегда видел главную угрозу в «великодержавном шовинизме» русских. Избежание распада лишённой национального фундамента РФ на этом фоне выглядит едва ли не божьей милостью.

Торжество русской ирреденты («воссоединения») в Крыму в 2014 году стало, пожалуй, самым ярким эпизодом в истории нашего государства, определив его дальнейшую судьбу. Начало СВО в 2022 году в этом свете стало попыткой ответить на ключевую угрозу российской государственности военным путём ввиду скудности более мягких инструментов воздействия. При этом очевидно, что дальнейший сценарий трансформации России в национальное государство, как и в целом её судьба, полностью зависят от итогов украинского конфликта, носящего для страны судьбоносный характер.