Я из Белгорода. Родился, вырос, учился здесь. Мне 24 года, я работаю шестой месяц врачом «скорой», параллельно прохожу ординатуру на анестезиолога и реаниматолога.

Войну я благополучно проспал. 23 февраля был день рождения у подруги. Сходили, поздравили. Мы ещё обсуждали эту тему, потому что мысли всякие, разговоры ходили в течение той недели. Я ещё тогда сказал: «Да ну, какая война, это бред сумасшедшего», благополучно лёг спать, проснулся уже где-то в 7-8 утра. Мама звонит, говорит, мол, Тём, война началась. Я спросонья: «Какая война? Что? С кем?!». Родители это всё видели и слышали, они в Разумном живут, и у них было достаточно громко. Я это всё благополучно проспал, потом увидел всё из новостей.

Прим. Readovka: посёлок Разумное находится к юго-востоку от Белгорода, ближе к границе.

По эмоциям, которые у меня были изначально в этот момент, по поводу войны — это непонимание, к чему это, зачем мы вторгаемся на территорию ближайшего государства. Белгород — это такой город, где у большинства так или иначе есть родственники или близкие где-то там. Соответственно, было непонимание, отрицание.

Позднее, как я для себя понял, само это вторжение было немножечко спровоцированным. С моей чисто обывательской точки зрения, пошёл разговор о вступлении Украины в НАТО, размещении там ядерного оружия. По факту это всё стало триггером, чтобы развернуть всю эту кампанию. Однако всё равно эмоционально: там такие же люди, мне их было жалко. И изначально моя позиция — это сожаление, отрицание. Потом послушали, что мы все свинособаки и жить недостойны. Что уже меняет немножечко взгляды. В дальнейшем уже смотришь на эту ситуацию в долгосрочной перспективе. Я понимаю, что не весь народ там такой, но есть определённая прослойка, которая оказалась у власти. Ну и они, конечно, обозлены на всю эту ситуацию — не какие-то националисты, а обычные люди, которые раньше ездили в Россию к родственникам или по работе, даже просто за покупками. Они теряли дома, по их городам стреляли, так что ничего удивительного. Когда город обстреливают, отношение само по себе меняется.

Конечно, побыстрее бы это всё закончилось. Но мы поддерживаем наших ребят. Ну и естественно, поскольку мы в приграничье, мы тесно взаимодействуем с военными. Постоянно организуются сборы гуманитарной помощи, продовольствия, стройматериалов различных, тёплых вещей. Ну а как иначе? Там обычные люди, смелые люди, чьи-то мужья, сыновья, братья, и им нужна наша помощь. Они нас оберегают, если бы не их работа, работа ПВО, думаю, город выглядел бы очень печально. Не понимаю вот этот подход, когда некоторые люди в стране начинают, что вот наши — военные агрессоры и оккупанты, и поэтому мы не будем никак поддерживать их, эту войну, а то и вовсе будем поддерживать другую сторону (причём тут речь не о гуманитарной помощи для гражданских). Ребята не выбирали всё это и точно не хотели всего этого. Как я уже говорил, конфликт был спровоцирован и назревал долго. Печально, на самом деле, всё это, это большая трагедия для всех нас.

Вскоре мы начали время от времени возить раненых. И наших, и пленных. Как-то раз я должен был попасть, но так и не попал на обмен гражданскими. Бабушка с двумя внуками осталась на украинской территории — дети учились в их школе. И вот только недавно состоялся обмен; меняли их на двух бабушек, которые пытались покинуть Херсонскую область, только решили выехать через Ростов, чтобы спрятаться в Киеве. Их встретили, и потом договорились по поводу того, чтобы обменяться.

Ещё когда я учился в институте, я немного занимался по волонтёрской части, состоял в организации «Волонтёры-медики». Это всероссийская волонтёрская организация, и я отвечал за первую помощь, был инструктором. Занимались в основном сопровождением спортивных мероприятий, просветительской деятельностью, всяческими акциями. Во время ковида корзинки бабушкам собирали. Но моя часть — это первая помощь. Я либо обучал людей, либо присутствовал на мероприятиях как человек, который за неё отвечает. Сопровождение — футбольные, волейбольные, баскетбольные матчи и т.д. Ну и гуманитарные сборы у них же были. Первая помощь мне всегда нравилась, поэтому, когда я пришёл в «скорую», все эти навыки пригодились, и мне дали возможность полностью себя реализовать в этом плане, раскрыться. Я сейчас являюсь инструктором. У нас очень много площадок в Белгороде, где проходят обучение все ответственные лица из администрации, школ, вообще любых образовательных учреждений — обучаем преподавательский состав. И эта программа постоянно расширяется, плюс есть площадки вообще для всех желающих. Этим занимаются скорая помощь Белгородской области и Территориальный центр медицины катастроф.

К обстрелам мы готовились, были общие обсуждения, мастер-классы, лекции касаемо действий в чрезвычайных ситуациях — на протяжении года начитывалось, рассказывалось. В целом, по большому счёту, это, наверное, дало какое-то понимание того, как нужно действовать. Не было хаоса в головах. Я ещё до этого, когда учился в институте, часто участвовал в межуниверситетских олимпиадах по неотложной помощи. И на шестом курсе я ездил на одну из олимпиад чуть ли не каждые два месяца. Там участвовали и Москва, и Красноярск, и Курск. И там одним из этапов в каждой олимпиаде был этап чрезвычайной ситуации, где актёры накрашенные, в гриме, с морем крови, кричат. Правды ради, такие тренировки дали моральную устойчивость, чтобы я не потерялся. В голове я понимал, что это уже не постановка, не олимпиада, но при этом какую-то эмоциональную стабильность обеспечило. Это дело привычки — когда человек уже попадал в похожую ситуацию, даже если это симуляция. И это очень сильно помогло не потеряться.

30 декабря — это был обычный день. Работали в бригаде: я, водитель и фельдшер. День как день, я ещё помню, что мы все с утра едем, очень красивый рассвет был — мы рано меняемся. И подумали: какая погода отличная, прямо весной пахнет, всё шикарно. Кто бы знал, как обернётся.

Мы были в момент обстрела на вызове. Услышали, что что-то бахает, достаточно протяжно — но как-то уже привыкли, потому что до этого были обстрелы, но единственный, который запомнился, трагичный — это 3 июля, когда убило семью на улице Маяковского. А так, мы уже привыкли и особо не придавали этому значения. Понятно, что созвонились с диспетчером переговорить, и, собственно, тогда мы услышали: «Бросайте вызов, который есть сейчас». Мы, собственно, уже и заканчивали. И срочно нужно было выдвигаться на место. Понятно, что нам нужно было немножечко ещё подзаехать, захватить бронежилеты, но по факту было практически по пути. Схватили снаряжение, по дороге всё это надели и поехали на место.

Часто спрашивали, было ли страшно ехать туда, зная, что могут опять обстрелять, потому что феномен второго удара никто не отменял. Правды ради, никто вообще об этом не подумал. Меня эта мысль даже не посетила. Я бы, может, испугался, если бы я об этом задумался. Мы ехали по проспекту Богдана Хмельницкого, видели дым со стороны стадиона, со стороны центра, со стороны универмага «Белгород».

Все бригады сразу направили на место обстрела. У нас есть специальный планшет для связи: получаем вызов, едем на него. Было много точек, и примерно по 2-3 бригады на одну точку кинули. Некоторые бригады попали целиком и полностью в самое пекло. Была бригада, которая находилась возле стадиона уже свободная, и они своими глазами видели, как прилетало. Но я этого не застал, я не видел, как именно падает что-то и взрывается с разлётом осколков. Я видел быстрые последствия. Понятно, что фейерверки в небе ни для кого уже не новость: как работает ПВО, тысячу раз уже видели. А некоторые коллеги застали прямо сам удар.

Мы летели очень быстро, хотя находились изначально далеко. Наверное, минут за 10-12 доехали, нам быстро передали пакет с вещами; ну, с учётом того, что нужно было сесть в машину и с учётом небольшого крюка, может, чуточку больше. Но тут повезло, что очень хорошо сработали службы ГАИ, которые организовали нам коридор. Мы когда подъезжали, машины развели. Можно было спокойно ехать. Это очень сильно помогло, облегчило вообще ситуацию такой транспортной петли при доставке раненых. Были определённые трудности именно на местах ударов, потому что машины горели посреди дороги, но в целом пути были для нас свободны, открыты, и за это от нас огромное спасибо.

Мы приехали на точку у ТЦ «Маяк» и кинотеатра «Победа» — это самый центр, сердце Белгорода. Там уже до нас была бригада чуть дальше. Уже шла сортировка раненых. Был доктор, он прибежал из военного госпиталя, который чуть выше находится; он помогал с сортировкой. Нам сразу принесли несколько раненых, мы открыли машину, женщину раненую уже погрузили. В этот момент ко мне поднесли ещё одну женщину пожилую на носилках. Но там тяжелейшая травма головы, она не дышит; собственно говоря, попросили её положить, накрыть, там уже без вариантов было — ранение, несовместимое с жизнью. Поодаль я видел, что уже было накрыто какое-то тело. Потом я уже когда возвращался на место, я знал, что это девочка, девушка молодая. Она лежала накрытая, а рядом с ней её мозг на асфальте. Тут уже все сразу разобрались.

Мне положили в этот момент девушку в машину. Когда я начал смотреть, понял, что мне тоже что-то не нравится. Начал расстёгивать одежду, смотреть грудную клетку. Ей уже попытались оказать первую помощь. Но у неё множественные осколочные ранения. Всё было скотчем заляпано. Пытались, видимо, — может, военные, может, ещё кто, — армированным скотчем заткнуть раны. Но когда я поднял скотч, я увидел над областью сердца, над областью аорты приличного калибра повреждение, плюс было много точечных маленьких. Перебита сонная артерия, перебита щека. Девушка была уже мертва. Я попросил её вынести из машины, и носилки использовать для тех, кому помощь ещё можно оказать.

Принесли женщину и мужчину. Их двоих мы и увезли. Мужчина был с ранением в левую ключицу, был перелом; повреждены сосуды, пальцы немножечко. Затампонировали рану, начал фельдшер ставить катетер, я перешёл осматривать женщину. У неё была скальпированная рана груди, и осколок пробил плечо. Её мы перемотали, обезболили, поставили катетер, начали капать. Её в сидячем положении оставили, она вполне стабильная была, и мы её перевезли так, а мужчину — в лежачем положении. Подошёл доктор из военного госпиталя, посмотрел на мужчину и говорит: «Его сразу к нам, давайте быстрее, никакой сортировки дальше, сами займёмся — его нужно как можно быстрее на операционный стол».

Больница, которая должна была принимать всех, она на Харьковской горе. То есть от центра ехать раза в четыре дольше. И вот как раз военные врачи приняли существенную часть пострадавших. Они вообще привычные к таким ситуациям, когда могут наплывом начать везти. И мы сразу мужчину отвезли, переложили на операционный стол. Но, насколько я знаю, судьба его всё равно сложилась не лучшим образом: сделали операцию, перевезли в реанимационное отделение, но 31 декабря в 8:30 утра он скончался. С женщиной зато я знаю точно всё благополучно.

Ещё была девочка 14 лет с повреждением бедра и ягодицы со слепым ранением — но с ней всё хорошо. Осколки были глубоко, но её стабилизировали, и в итоге осколки все вытащили благополучно уже в Москве. А уже когда мы один заезд сделали, вернулись на второй раз, были стабильные пострадавшие. Подходили мужчина просто с контузией и бабушка. Она находилась далеко от мест взрывов, но упала и ударилась о бордюр рёбрами, был перелом рёбер. Но они поехали в больницу самостоятельно, приехал зять или муж — не помню, кто, и они решили сами ехать в травмпункт. Они взяли с собой мужчину с контузией, но он, правда, был настолько пьяный, что непонятно, контузило его взрывом или винными парами.

К нам сгоняли ещё бригады из удалённых районов, все они стекались в город: Разуменский пост, Северный пост, вплоть до города Строителя, всех по итогу отправляли сюда. Но они уже приезжали через какое-то время.

В Москву людей определяли, уже связываясь со стационаром, развозили на второй день. Туда летели санавиационными бортами. Смотрели, видимо, по тяжести состояния. И преимущественно в Москву определяли детей. Там больше места, и, может быть, оборудование есть такое, какого нет у нас. Представьте, суммарно 150 пострадавших в один день. Не все больницы способны вот так в плановом порядке делать те или иные операции. Плюс нужно было освободить здесь какие-то койки — предполагали, что может быть второй удар. Операционных и врачей не хватает.

Прим. Readovka. Всего в результате ракетной атаки ВСУ 30 декабря 2023 года в Белгороде погиб на месте 21 человек, четверо умерли от ран в больницах, 109 были ранены.

В таких делах очень важный момент — это сортировка. Сортировка пострадавших — что это вообще такое. Когда массовая чрезвычайная ситуация, нужно чётко определять, кому помощь оказывать в первую очередь. У нас чаще всего используется система START: четыре световые метки: чёрная, красная, жёлтая, зелёная присваивается каждому типу пострадавших. Зелёные — тем, у кого лёгкие ссадины, ушибы и ничего более. В жёлтую попадают закрытые переломы, небольшие кровотечения со стабильной гемодинамикой без нарушений сознания — может, только слегка заторможенные и без нарушения дыхания, частота в норме, сатурация хорошая.

Прим. Readovka. Система START, от «simple triage and rapid treatment» — это разработка первоначально врачей Ньюпорт-Бич в Калифорнии 80-х годов. Изначально её планировали использовать при стихийных бедствиях, но довольно быстро она распространилась во всём мире и применяется в качестве стандартного метода медицинской сортировки при терактах, техногенных катастрофах, вообще любых происшествиях с массовым поступлением раненых.

В красную попадают все тяжёлые ранения, автоматически все ампутации, все артериальные кровотечения, венозные, также в красную попадают по умолчанию беременные женщины и дети — даже если ребёнок не получил травмы, но был в эпицентре, он попадает в красную категорию.

И есть так называемая чёрная категория. Это люди, у которых либо травма, несовместимая с жизнью вообще, что ни делай, либо это люди, у которых отсутствует сознание и дыхание — то есть люди в состоянии клинической смерти. Людям в чёрной категории помощь оказывают в последнюю очередь. И был не то что скандал, но недопонимание: была студентка медицинского колледжа, которая возмущалась очень сильно по поводу того, что «скорая» оказывала помощь кому-то, а она качала человека, делала сердечно-лёгочную реанимацию, и к ней никто не подошёл, не помог. Вот поэтому и не подошли и не помогли. Если бы они 30 минут продолжали вместе с ней качать человека, то шанс на то, что они в таких условиях его реанимируют, — ну, процентов пять. А за это время умрут те люди, которым ещё можно оказать помощь. Поэтому и существует медицинская сортировка: спасайте тех, кого можно спасти. Как бы это некрасиво ни звучало, такова правда. В нашем законодательстве не то чтобы про сортировку есть чёткие критерии и границы. Но для массовых чрезвычайных ситуаций это единственный логичный вариант. При терактах в питерском метро, в Москве, использовали те же самые способы и методы.

Минно-взрывных травм, где отрыв конечностей, что-то такое, было, но немного; большинство ранений были именно осколочными, и большинство этих осколочных ранений приходились на верхнюю часть: грудная клетка, шея, голова. Ранения ног были у немногих.

Осколки тоже разные бывают. Есть первичный осколочный агент — это то, что появляется при разрыве снаряда, часть оболочки, а есть вторичные агенты — стекло, камни, приведённые в движение взрывом. И чаще повреждения как раз от «вторичных» — выбивает стёкла, ранит, режет. Хотя кассетные снаряды, конечно, имеют дополнительную часть, чтобы осколки разлетались как можно больше. Этот «попкорн», лопающийся, который мы постоянно слышим, оно для этого и предназначено, чтобы бить по живой массе.

Где-то за 30 минут ни одного тяжелораненого на улице уже не осталось. Они были либо на этапе транспортировки, либо уже в стационаре.

Понятно, что в тот день было тяжело со связью. Все системы коммуникации, вероятно, глушили. У меня почти сразу отказал планшет. Большую часть информации я получал по сотовой связи — благо, она была; а планшеты у бригад работали через один.

Осознание, тяжесть пришли уже в конце рабочего дня, когда всех развезли и начали кататься по обычным вызовам. Пришло понимание, что вообще произошло. Конечно, это страшно действительно. Такого никогда не ждёшь. Мы сначала только слышали, что бахает, но я и подумать не мог, насколько это всё трагично обернётся.