На самом деле это, пожалуй, такая защитная реакция психики. Мы стоим на ветру истории и можем лишь очень ограниченно повлиять на то, куда он подует. Ты не можешь в одно лицо выиграть войну, остановить войну, поднять с колен производство бронежилетов и БПЛА и даже в одиночку взять стратегический город Угледар ты не в силах. Ну и как жить-то в такой ситуации, жить-то как?

Психика ставит неочевидную ловушку: ты то ли тварь дрожащая, то ли право имеешь – без особых нюансов, полутонов и переходов. Вроде как это рубильник, или Наполеон, или ничтожество.

На самом деле все обстоит ровно противоположным образом.

Реальность, конечно, ставит нам рамки. Ты, скорее всего, не сможешь сделаться Наполеоном, да и Иудой стать затруднительно – просто по техническим причинам, за неимением достаточного числа Иисусов в зоне доступа.

И все же ты лично можешь многое.

Мы привыкли относиться к истории как к чему-то, что бывает с поколениями титанов из недостоверной эпохи. Да, наш Аякс или наш Диомед иногда еще выходит во двор подышать воздухом и выгулять пса, но, скажем честно, нужно уже немало напрячь воображение, чтобы в этом почтенном седовласом старце узнать того молодого и дерзкого капитана, у которого еще были обе руки и который шел на Кенигсберг. Люди, строившие Беломорканал, ДнепроГЭС, и даже те, кто чуть позднее давал стране БАМ и АЭС – одни умерли, другие как-то потерялись. Герои кампаний на Кавказе, а тем паче на Ближнем Востоке и в Африке и вовсе обычно предпочитают не светить лицом лишний раз – да, кто-то там растоптал запрещенный в РФ ИГИЛ среди античных памятников, кто-то ходил в Чечню, в Аварию, к горам, но как мы их били, как доставалось и нам – это что-то, что происходит с другими.

А тут все вдруг стало происходить с нами. Тому пришла повестка, этот волонтерит и даже сей пошел под суд за гневный крик в ботинок омоновцу. И это все… ну да, черт возьми, это наша биография.

– Серега, мы что, исторические личности?

– Да.

Конечно, почти никто из нас не генерал, не министр, не президент и не директор чего-то судьбоносного. Но «Оскары» дают и за роли второго плана. И вот тут-то есть где развернуться.

Он не Бонапарт, но вовсе даже воин. Она не мать Тереза с симпатичным лицом, но спасает людей по-настоящему. Мы не спасем мир, но котика-то точно, котик – наша область возможностей.

И это нас сплавляет воедино – книжный мальчик с московских холмов и петербургских болот обнаруживает, что у него есть общее дело и общая жизнь с рабочей окраиной и Тагилом, который рулит на БМП под Кременной. Хипста и волосатый анимешник неожиданно легко притираются к простому водятлу, потому что водятел ответил утвердительно на вопрос, повезет ли он беженцев. И таких историй, их же миллион теперь, и война закончится, а они останутся.

Ничего хорошего нет в смертоубийстве. Но оно началось, и пусть эту пьесу сыграют без нас, мы сами решим, что в ее рамках будем делать. Да, будущее туманно, плюнем и пойдем через этот туман. Да, никому ничего не гарантируется, но как-то оно да будет. И в этом потоке и пацифистам есть свое место: в конце концов, для них-то жизнь подкинула задачку сложнее многих – не изменить убеждениям и при этом не стать полицаем для той стороны. Нравственная проблема совершенно достоевских достоинств. И кстати. Это все еще отзовется: «запомните этот твит», русская литература обречена на возрождение ударными темпами – среди тех, кто может говорить, стало много тех, кому появилось что рассказать.

Будущее неведомо.

Возможно, мы добьемся величайшего триумфа в своей жизни.

Возможно, нас всех повесят.

А возможно, история нас всех просто смоет и пойдет дальше, оставив рефлексировать на кухнях. Только это уже не так важно. Ты можешь провести свою партию не лучшим образом, но, по крайней мере, закончишь эту историю, понимая, что играл за правильную команду, ту, которая лучше других отвечала твоим представлениям о разумном и добром.

Я получил эту роль, мне выпал счастливый билет.