Может показаться странным утверждение, что люди, устроившие массу войн, в которых погибли миллионы, создавшие оружие, способное уничтожить всю планету, могут считаться низко агрессивными. Однако Рэнгем, как и ученые-биологи, различает два типа агрессии — агрессия реактивная, стремление вступить в конфликт в ответ на сиюминутный раздражитель, и агрессия проактивная, целенаправленная, продуманная. Агрессия хулигана и агрессия охотника.
Реактивная агрессия у человека по сравнению с дикими животными невероятно низкая. Причём это относится не только к «цивилизованным» людям, но и к тем, кто в просторечии считается «дикарями». В любой деревне внутри африканских джунглей вы встретите не больше, а чаще всего и гораздо меньше уличных и домашних конфликтов, чем в современном мегаполисе. Иными словами, человек — ласковый и домашний вид по отношению к своим.
Эти ласковость и домашность, по мнению Рэнгема, воспитывались чрезвычайно суровыми мерами, в частности смертной казнью, которая стала эффективной гарантией добродетели и социальной кооперации. Тех, кто был агрессивен, опасен в отношении соплеменников, не готов к взаимодействию, попросту убивали (и они не оставляли потомства, так что социальный отбор сказывался на следующих поколениях).
А вот проактивная агрессия у людей невероятно высока. На территории врага, на «территории войны», по отношению к чужакам человек зачастую не знает вообще никаких этических ограничений, никакой жалости. И здесь тоже нет принципиальной разницы между дикарями и сверхцивилизованными людьми. И те и другие полагают, что во взаимодействии с чужаком можно всё или почти всё.
Какое всё это имеет отношение к миграции? Самое прямое. Мигрант может быть десять тысяч раз замечательным, спокойным, неконфликтным человеком в своей деревне или кишлаке, в обществе, где отработаны усваиваемые с младенчества механизмы подавления реактивной агрессии по отношению к своим. Но в чужой стране, чужом городе, среди людей другого языка он оказывается на «территории войны», где включаются механизмы проактивной агрессии. Он здесь не мирный односельчанин, а охотник, хищник, завоеватель. Растормаживаются и механизмы реактивной агрессии, когда набрасываются на первого встречного по незначительному поводу, так как он — чужак, а земля под ногами — не своя.
Иными словами, если применять категории теории Рэнгема, мигрант, оказавшись в чужой среде, каковым для него является российское общество, значительно «дичает» не только по сравнению с правилами нашего социума, но и по сравнению с правилами своего собственного. Но такой одичавший человек станет и в работе довольно бесполезен, и опасен для своих же соплеменников, других мигрантов.
И вот, для возвращения его в одомашненное состояние возникают параллельные нашему обществу мигрантские социальные структуры, которые призваны заменить им покинутый кишлак. Землячества, бойцовские клубы, появились уже даже закрытые от внешних кинотеатры «только для своих». Другими словами, формируется параллельное нашему общество. Тем самым «одичавший» мигрант снова приручается по отношению к своему социуму. Но не к нашему.
А вот как относиться к нашему, ему расскажут радикальные проповедники салафизма. Доктрина, которая предполагает полное неподчинение законам государств, контролируемых «кафирами и мунафиками», то есть не только неисламских государств, но и «недостаточно» исламских (с точки зрения экстремистов, конечно). Проактивная агрессия мигрантов выводится такой идеологией на пик — по отношению к чужим и врагам можно позволить себе всё что угодно. У них есть своя территория внутри нашего общества — гетто и землячества, — и у них есть «территория войны» в виде нашего пространства.
Чем больше мигрантов в стране, тем больше эти две угрозы синхронизируются. С одной стороны, поток одичавших приезжих с расторможенной агрессией. С другой — параллельные общества, связывающие этих мигрантов и накачивающие их агрессивной идеологией. И бытовое насилие, и терроризм тут идут рядом и взаимно усиливают друг друга. Большие и малые случаи агрессии в какой-то момент вполне могут слиться в по-настоящему массовый беспредел, участники которого будут бояться восстановления порядка и неизбежного наказания, а потому готовы будут идти до конца для разрушения государства, в котором находятся.