«У тебя камера далеко лежит? — без долгих расшаркиваний переходит к делу Анхар Кочнева, русская журналистка, живущая в Ливане уже 10 лет, встретившая меня в аэропорту Бейрута. — Мы едем на палестинский митинг!».

Проведя двое суток почти без сна, почти без еды и совершенно точно без душа, я и сам чувствовал себя практически беженцем, так что идея показалась мне довольно логичной. С этого начинается наша история.

Палестинские лагеря беженцев находятся по всему Ливану, а самые крупные расположены в пригородах Бейрута. Они существуют здесь уже более 70 лет. Мы приехали в Бурдж-эль-Бараджнех — лагерь, находящийся неподалёку от печально известных Сабра и Шатилы. «Лагерь» — это условное название, на самом деле это крупный жилой район города, застроенный кривыми бетонными блоками. На первых этажах вперемешку находятся магазины продуктов и автозапчастей, лавки со свежевыжатым соком и офисы местных клерков. Вокруг снуют пыльные старые авто и скутеры, звуки клаксонов не смолкают ни на секунду.

Возле мечети имама Али собирается огромная толпа в шарфиках и с флагами Палестины. Первыми бросаются в глаза дети лет 7-10 на вид, построенные в две колонны, держащие в руках атрибутику палестинского движения ФАТХ. Ими руководит учительница лет 40-50, объясняя на арабском, каким маршрутом мы все сейчас пойдём и как надо себя вести. Дети ковыряются в носу, приветливо машут мне в камеру, но и указания выполняют внимательно, а потому преподавательнице не приходится кричать.

У самой мечети стоит грузовичок с уличными колонками, из которых играет скорбная арабская музыка. Вокруг него суетливо бегает мужчина и что-то кричит в микрофон. «Это он объясняет, в каком порядке пойдут представители организаций, — переводит слова организатора Анхар, свободно разговаривающая на арабском и глубоко погружённая в тему палестинского конфликта, — сегодня особенное мероприятие, потому что все палестинские организации объединились и пойдут вместе, несмотря на обычные свои разногласия».

И в толпе действительно можно встретить почти десяток разных флагов и логотипов. Повод к всеобщему объединению — смерть главы политбюро движения ХАМАС Исмаила Хании, который накануне был убит израильскими спецслужбами.

«Его смерть мало что изменит в плане работы, так как у всех организаций, находящихся под прицелом Израиля, и тем более у ХАМАС, давно выработана сетецентрическая структура управления. Ничего не зависит от одного человека, любого можно заменить. А чаще всего "менеджмент" организации даже не знакомится друг с другом в целях безопасности. Ты можешь обедать в кафе и даже не знать, что незнакомец, сидящий за соседним столиком, это тот самый человек, с кем вы решаете важные вопросы в закрытых группах мессенджера», — рассказывает нам Анхар.

Когда в мечети заканчивается проповедь, толпа митингующих выходит на улицу и начинает движение. Первым на руках выносят мальчика лет 10 с игрушечным автоматом — символом бунтующей против Израиля палестинской молодёжи. Велик шанс, что в будущем ребёнок сменит игрушечное оружие на настоящее.

Следом идут молодые люди в камуфляже с полностью закрытыми лицами. Они несут гробы мучеников — на одном из них портрет Исмаила Хании. Эти гробы символические, в них нет тел — настоящие похороны проходят в то же время в катарской Дохе.

В центре колонны идут авторитетные мужчины: имам мечети, местные лидеры, представители организаций и разные уважаемые люди. А завершает процессию огромная толпа из членов многообразных политических и религиозных движений (каждое со своими флагами), мужчин и женщин, которые идут отдельно и стараются не смешиваться. И дело здесь не только в исламских традициях, но и в том, что на улице стоит такой плотный жар, что закутанным в чёрные одеяния пожилым палестинкам тяжело идти. В конце колонны — дежурная карета скорой помощи.

Толпу заводит специальный человек с микрофоном, чем-то похожий на наших околофутбольных заводящих. Он сидит на плечах у местного безопасника — их легко определить по чёрной форме и зелёным кепкам. Один из них очень вежливо, но технично вывел меня из центра процессии, когда окончательно понял, что я не местный. Около получаса колонна движется по пыльным трущобам палестинского квартала, доходит до кладбища, где пустые гробы символически «хоронят», а представители движений по очереди берут слово и скандируют всем известные лозунги о свободной Палестине, захватническом Израиле и мести за мучеников. Глазами иностранца шествие выглядит пугающе, ведь все одеты в военную форму и чёрные балаклавы, а выкрики на арабском страшно звучат для незнающих языка. В личном же общении митингующие оказываются улыбчивыми и добрыми людьми, поливают заехавшего к ним северянина водой из бутылок, чтобы он не свалился от теплового удара. Обратно к машине я иду с приятным чувством, что всё происходящее — это стихия.

Мысль о детях с митинга всё же не даёт покоя. Палестинское население очень молодое по своей демографии. В семьях много детей, но дожить хотя бы до 16 лет в Газе — это уже праздник. А, становясь взрослыми, палестинцы всеми силами пытаются эмигрировать в благополучные страны. И в итоге получается, что абсолютное большинство оставшихся — это мамы и их дети.

Они растут с чувством безнадёги — какие перспективы ждут в жизни? Несколько поколений их родителей живёт в статусе беженцев на чужой земле, и следующие поколения их детей, кажется, будут жить точно так же. Запертых в Газе или на Западном берегу ждёт медленное, но верное поглощение Израилем. Жизненное пространство сужается ежедневно.

Они никогда не видели настоящего мира — лишь фазы активных и неактивных боевых действий. У них никогда не было сытого хрупкого детства и школ без трёхметровых заборов и взрывозащитных стен. И они берут в руки игрушечные автоматы, которые через несколько лет могут превратиться в настоящие.

Утром воскресенья я сижу на православной литургии в древнем, упомянутом в Библии, храме святого Николая в Сидоне.

Сидеть на службе русскому человеку неловко и непривычно. В целом здесь всё идёт как-то легко, а русские православные обряды теперь кажутся совсем суровыми и строгими по сравнению с местными. У нас ведь даже просфорки, бывает, не раскусишь с первого раза, а здесь они сладкие, как булочки!

Служба идёт на арабском языке, но все молитвы легко угадываются: ритм и поэзия литургии совершенно одинаковы, отличаются лишь произносимые слова. Схождение Святого Духа происходит под «Символ Веры» на русском языке, читаемый в микрофон нашими соотечественницами. Это давний обычай храма и общины: местные арабские прихожане любят всё связанное с Россией, особенно с её духовной традицией. А вот «Отче Наш» следом читают сперва на русском по памяти, а потом на украинском, с листочка.

Зачитывающая молитву Татьяна родом из Мариуполя, откуда переехала в 2014 году. Украинский даётся ей с запинками, ведь реально на нём разговаривать никогда не приходилось.

«Мы читаем украинский вариант, потому что в какой-то момент их диаспора потребовала это делать. Долгие годы мы молились вместе на церковнославянском, это всех устраивало, но после начала СВО украинцы пожаловались, что здесь молитва на русском, а им надо на своём! Но это же не современный русский, это церковнославянский, наш общий, — растерянно разводит руками Татьяна, а с ней ещё две русские прихожанки храма, — мы скандалить не хотим, просто попросили их прислать нам правильный перевод и теперь читаем молитву на двух языках. Господь услышит всех, кто этого хочет».

Политических скандалов местные действительно не допускают. Во-первых, в Ливане так не принято. Это действительно многонациональная страна с устоявшимся опытом сожительства, где, впрочем, есть и большая история гражданских войн между конфессиями — цену распрям здесь знают не понаслышке. Во-вторых, поддержка Украины среди местного населения…не была обнаружена. Если Россия ассоциируется с православными святыми, русской армией, кстати, имеющей опыт высадки в Бейруте, и «Отцом Истины» Владимиром «Бутиным» (букву П арабам произносить сложно и непривычно), то Украина неизвестна примерно ничем, кроме того, что она враждует с Россией, а ещё там президент еврей вечно просит денег.

После минутного обсуждения российской политики возвращаю разговор с церковной общиной к прежним темам. «Дорогой настоятель, отец Иосиф! Я привёз вам из России подарок. Это картина нашей известной христианской художницы Светланы Чепровой "Христос и 14 тысяч младенцев царя Ирода". К сожалению, в наших регионах теперь часто гибнут дети. У нас в Донецке и Белгороде, у вас — на юге Ливана, в Газе и других местах. В знак солидарности давайте вместе смотреть на эту картину и молиться о здравии друг друга», — произношу я импровизированную проповедь.

Абуна Джозеф (батюшка Иосиф) благодарно улыбается в ответ, но делает глубокий вдох: «Да, эта проблема сегодня глобальная и очень тяжёлая. Сегодня ведь ещё и годовщина взрыва в порту Бейрута, тогда тоже многие погибли. Мы молимся обо всех, независимо от религии. Своих православных поминаем в таинствах, а за остальных просто просим Бога. Спасибо и русским христианам, что они неравнодушны».

Вечер выходного дня завершаю в Тире — курортном городке с богатой древней историей, где гаражи и магазины соседствуют с раскопками древнеримских городов и останками крепостей крестоносцев. Вся набережная гудит и пляшет. Белый Гелендваген высаживает группу арабских девочек-подростков в белых мусульманских одеяниях. Одной из них выносят огромный букет цветов и громко поют Happy Birthday. Довольные деды в тапочках и плавках оглядывают происходящее, попыхивая кальяном на пластиковых стульчиках.

Отсюда до границы с Израилем всего 20 км, сильно южнее уже не доберёшься без специального разрешения. Там действительно идет война и каждый день в приграничных деревнях от артиллерии погибают местные жители. Но здесь, в Тире, никаких звуков или просто ощущений войны нет, разговоры о ней вызывают у местных недоумение. Это тяжело объяснить друзьям из Москвы, которые сыпят смсками «Береги себя», «Будь осторожен», «МИД предупредил, что надо уезжать, давай мы тебе на билет скинемся». Единственный намёк на происходящие у границы события — это постоянные полёты израильских военных бортов над городом. Иногда они просто пролетают мимо, но чаще дают «залп», то есть переходят на сверхзвуковую скорость, издавая звук, как от взрыва. Это сильно пугает детей, но взрослые уже привыкли и самодовольно смеются вслед израильским пилотам. Сил ПВО у Ливана нет, поэтому соседские бомбардировщики летают, как у себя дома.

Слово «Израиль» в Ливане не говорят, местные предпочитают формулировку «Наш южный сосед», произносимую с той же интонацией, с какой в России упоминают про соседа-алкоголика, который стучит по батареям, испражняется в лифте и мучает дворового кота. Ливанцы сами по себе очень мягкие и спокойные в общении люди, потому откровенных оскорблений в адрес евреев я так ни разу и не услышал. Это можно описать скорее как чувство предельной усталости. «Они хотят любой ценой навязать нам войну, и именно поэтому мы не должны её начинать. Нельзя давать им то, чего они хотят», — подытоживает разговор Анхар Кочнева, задумчиво глядя на фиолетовый закат.

Автор: Алексей Ларкин