Первые тревожные сигналы о том, что независимых мессенджеров нет, раздались ещё в 2013 году, после разоблачений Эдварда Сноудена. Тогда стало очевидно, что крупнейшие цифровые платформы сотрудничают со спецслужбами США, а персональные данные миллионов людей доступны в рамках программ глобального наблюдения. Следующий удар пришёл в 2021 году, когда WhatsApp анонсировал обновление политики конфиденциальности, разрешающее передавать пользовательские данные в Meta. Это вызвало массовый отток аудитории в Telegram и Signal. Так, только за первую неделю после анонса WhatsApp Telegram получил 25 млн новых пользователей. В те же дни Signal оказался в топе загрузок в App Store и Google Play в десятках стран. За неделю он получил более 40 млн новых загрузок. Но главное — это запустило цепную реакцию: государства начали активно разрабатывать и продвигать национальные мессенджеры под полным контролем и с хранением данных в пределах своих границ.

Самым последовательным в этом процессе стал Китай. В течение 2010-х годов власти КНР заблокировали доступ к WhatsApp, Google, Facebook и другим западным сервисам, выстроив собственную суверенную цифровую архитектуру. Её краеугольный камень — WeChat, универсальное суперприложение, сочетающее функции мессенджера, соцсети, платёжной платформы, «Госуслуг», новостной ленты и даже судопроизводства. По состоянию на 2025 год аудитория WeChat превысила 1,3 млрд активных пользователей в месяц. Он стал не просто аналогом WhatsApp, а витриной управляемого цифрового мира, где государство не только контролирует инфраструктуру — оно формирует саму среду общения.

Похожим путём пошла Индия. После обострения отношений с Китаем в 2020 году и блокировки TikTok и других китайских приложений правительство Индии взяло курс на цифровой суверенитет. В стране были разработаны собственные мессенджеры — Sandes (госинициатива), Troop Messenger (для корпоративного сектора), а также гражданские альтернативы вроде Bharat Chat и Namaste Bharat. Все они позиционируются как более безопасные, локализованные и патриотичные замены WhatsApp. Однако на практике доля WhatsApp в Индии пока остаётся подавляющей: по данным World Population Review на 2025 год, этим мессенджером пользуются более 858 миллионов человек, и ни один из национальных проектов пока не смог создать сопоставимый по масштабу эффект. Тем не менее идея цифровой независимости стала частью политического дискурса.

А после недавнего введения пошлин США в отношении индийских товаров риторика возобновилась. Так, генеральный директор индийской компании DriveU, специализирующейся на цифровых продуктах, Рам Шастри прямо заявил: «Индии нужны собственные Twitter, Google, YouTube, WhatsApp — как в Китае». Это стало публичным требованием формирования собственной технологической зоны, независимой от американских корпораций.

Свои мессенджеры также разработали Япония и Южная Корея — LINE и KakaoTalk соответственно. Притом охват аудитории этих продуктов составляет порядка 90% населения. Аналоги есть и на Ближнем Востоке — например, в ОАЭ работает Botim, мессенджер со звонками, чатами до 500 человек и своей платежной системой.

В России интерес к национальным мессенджерам рос неравномерно. Попытки создания альтернатив существовали ещё до 2020-х годов — от Mail.ru Agent до ICQ New и ТамТам, но ни один из проектов не получил по-настоящему массового признания. Лишь Telegram, разработанный Павлом Дуровым, стал широко используемым каналом коммуникации, однако он зарегистрирован за пределами России и формально не подпадает под местную юрисдикцию. На этом фоне стал очевиден запрос на мессенджер, который был бы не просто удобным, а безопасным и предсказуемым с точки зрения государства. Такой шаг вполне логичен — российские спецслужбы неоднократно говорили о том, что крупные теракты последних лет планировались именно в иностранных приложениях.

Так появился MAX — российский мессенджер, разработанный в рамках программ цифрового импортозамещения и технологического суверенитета. MAX, в отличие от Telegram и WhatsApp, вероятно, ориентирован на интеграцию с внутренними цифровыми системами России, включая «Госуслуги», электронный документооборот, корпоративные сервисы. Он поддерживает базовые функции: чаты, аудио- и видеозвонки, каналы, пересылку файлов, шифрование и двухфакторную авторизацию.

Дополнительным фактором, говорящим о необходимости собственного мессенджера, стали неоднократные заявления российских военных корреспондентов, работающих в зоне СВО. Они не раз указывали, что сообщения, переданные через WhatsApp, становились доступными украинской стороне через перехват американской разведкой. Речь шла о геолокации, голосовых сообщениях, фото и других данных. Фраза «WhatsApp = утечка» стала бытовым тезисом в части аудитории и профессиональных сообществ, что дополнительно обосновывало курс на национальный мессенджер.

Тем не менее, как и во многих других странах, у отечественного решения есть ограничения. Интерфейс MAX пока уступает конкурентам, экосистема ещё не развита, а широкая аудитория пользуется привычными платформами. Но и судить продукт, который только находится на стадии запуска, рано. Тренд очевиден: мессенджеры становятся не просто средством общения, а элементом инфраструктурного суверенитета наряду с платёжными системами, облачными сервисами и операционными системами.

Фактически, мы наблюдаем формирование коммуникационных зон — цифровых анклавов, границы которых определяются не только национальными законами, но и техническими протоколами, инфраструктурой, языком и политикой. Это не изолированное явление, а логическое продолжение куда более широкого процесса, который сегодня принято называть деглобализацией.

За последние 10 лет мир всё дальше отходит от идеи единого цифрового и финансового пространства. Возврат производств из Китая, политика «America First» времён Дональда Трампа, санкционная война Запада против России, создание параллельных платёжных систем вроде СПФС (Россия), CIPS (Китай), продвижение цифрового юаня и рубля, а теперь и обсуждение единой валюты БРИКС — всё это элементы образования валютных блоков.

И вот здесь проявляется важная закономерность: там, где формируется собственная платёжная система, почти всегда начинается создание собственной коммуникационной инфраструктуры. Это не случайно. Любая попытка избавиться от доллара и SWIFT технически невозможна без одновременного регулирования цифровой среды, в которой данные транзакции происходят. Какой смысл выводить доллар из контрактов, если переговоры по ним всё равно ведутся через WhatsApp и хранятся на серверах Meta?

Валютный суверенитет требует коммуникационного суверенитета, иначе система уязвима. Протоколы, переговоры, согласования — всё это информация, и если она уходит в юрисдикцию потенциального противника, никакая своя валюта или расчётная система не будут являться суверенными. Поэтому Китай параллельно продвигает и цифровой юань, и WeChat. Россия — и СПФС, и мессенджер MAX. Индия — и UPI (глобальную альтернативу SWIFT), и Sandes. В странах Персидского залива и Юго-Восточной Азии аналогичные процессы идут, пусть и менее открыто.

Мы видим, как валютные и коммуникационные зоны формируются параллельно, накладываясь друг на друга. Это архитектура нового мира: блоки государств объединяются не по принципу идеологии, а по принципу общей инфраструктуры, включающей всё от расчётов до мессенджеров. Коммуникация становится новой валютой — и её доверенность, защищённость и локализация приобретают стратегическое значение.

Мессенджеры в этой системе — уже не потребительский продукт, а фундаментальная прослойка суверенного управления. И их архитектура всё больше напоминает банковскую: с регламентами, шлюзами, протоколами доступа и чёткой юрисдикцией. В этом и заключается суть цифровой деглобализации — не просто в отказе от чужого, а в построении своего, управляемого, но притом совместимого с другими по желанию.

Мир, где все пользовались продукцией транснациональных корпораций, стремительно уходит. На его месте вырастает лоскутная сеть из локальных платформ. И чем глубже будут противоречия между странами, тем твёрже станут границы этих цифровых анклавов.