Россия третий год ведёт войну и третий же год находится в очень необычном положении по отношению к себе и остальному миру. Наша страна в течение нескольких десятилетий так или иначе пыталась встроиться в западное сообщество. Сейчас и вспомнить трудно, как Россия и ЕС рассматривали друг друга в качестве будущих стратегических союзников. Причём подобные проекты единого пространства звучали из уст не диванных теоретиков, а канцлера ФРГ и президента России.

Постепенно пути расходились. Претензии шли в обе стороны. Размежевание реально началось ещё до Крыма, а затем приняло обвальный характер. В России нарастало раздражение, в ЕС и вовсе перешли к риторике в духе «Нет воды горячей в кране — виноваты россияне». Какое-то время казалось, что в итоге нас всё-таки сохранит вместе прагматический интерес. Российские ресурсы, западная промышленность… Но в 2022 году и этот пункт был снят с повестки дня: для Европы политические соображения оказались дороже экономических.

Россия осталась в одиночестве, и в этом одиночестве ей приходится заново изобретать самое себя и придумывать место в мире. Кто мы вообще?

Относятся ли русские к Европе, к европейскому пространству? Исторически и культурно — да. Здесь нет реального простора для споров: в основе у нас христианская вера, замешанная на античном наследии. Христианство — восточное, православное; античное наследие тоже получали через Византию, не совсем стандартным путём, но региональная специфика — это и у западной Европы обычное дело. Даже самое нетривиальное, что сделала наша страна в ХХ веке — строительство СССР — казалось бы, максимально выводящий нас из европейского сообщества шаг, но это была попытка построить именно европейскую утопию. Карл Маркс как он есть — порождение конкретного места и времени.

Но вот с современной Европой нас, увы или ура, больше разделяет, чем связывает. Повестка, которой живёт современный Запад, крайне отличается от нашей. Речь не только о пресловутых проблемах геев, хотя и о них тоже. Просто вопросы, животрепещущие для Запада, для нас зачастую не очень актуальны, и наоборот. Российское общество имеет иной исторический опыт, нежели западные государства, и проблематика у нас сейчас другая. Если мы посмотрим на список того, что волнует людей в Европе и Америке, мы обнаружим в некоторых странах переживания по поводу бесконтрольной миграции и исламистского терроризма, и это будет единственное, с чем наши соотечественники действительно согласятся из самых основных, массово разделяемых страхов. Потому что помимо этого там волнуются насчёт изменений климата, разрушения природной среды, ну и, гхм, угроз под названием Russia и China. У американцев ещё и политическая поляризация.

Редко кто из наших соотечественников скажет, что переживает по поводу изменений климата, уж совсем мало кто озаботится кибератаками, Китай — наш союзник, а таинственная коварная Russia — это, гхм, мы. Если обратиться к позитивным ценностям, то там тоже не так много общего. Социология не даст соврать: по жизненному укладу, приоритетам и моральным ориентирам русские находятся в своём отдельном кластере, далёком от среднеевропейского. «Народы-братья» у нас ожидаемые — Сербия, Белоруссия, Украина (ну да, не так мы отличаемся) и, скажем, Греция.

Подчёркиваем красным: всё это нам говорит не абстрактная философская концепция, не какие-то ораторы на площади, не горлопан, возглашающий особый путь, — это равнодушная социология фиксирует. Мы сейчас не относимся к западному сообществу. Если война окончится прямо завтра, это не будет означать, что мы с ними радостно рухнем друг другу в объятия. Мы не говорим, хорошо это или плохо, это так есть. Фактически сейчас произошло что-то, сопоставимое с реформами Петра Великого, только наоборот — окно в Европу заколочено с обеих сторон.

Другое дело, что частью Азии и любой из азиатских цивилизаций Россия тоже не является. При всём тесном союзничестве с Индией и Китаем у нас совершенно иной фундамент, совершенно иная повестка, да, пожалуй, и союзничество у нас основано именно на том, что мы такие разные и наши отношения не замешаны на тех почти семейных сварах, что разделяют Россию и Европу. Здесь больше прагматики, меньше сантиментов и меньше комплексов. Не только у контрагента, кстати, у нас тоже. Заметьте, мы совершенно спокойно перевариваем тот факт, что в паре с Китаем Россия — второй номер. Ну, второй и второй, о чём стулья ломать. Попробуй так поставь вопрос в отношениях с Германией. А это именно потому, что Китай мы вообще не воспринимаем как сущность, с которой себя соотносим. Сближение России и Поднебесной — прагматичный союз, но это не формирование единого культурного поля, интеллектуального и политического пространства. Короче говоря, мы очень разные.

Итак, Россия — наследница Европы как цивилизации, Европы прошлого, но она не является Европой настоящего. И чем же она является?

Попросту самостоятельной единицей. Цивилизацией.
Эта концепция не новая. Но сейчас мы в любом случае вливаем в неё другое содержание, хотим того или нет. Когда ты стоишь глобально одинокий на морозе, остаётся обращаться к себе самому.

Быть государством-цивилизацией — это не право воротить что хочется. В первую очередь это ответственность перед собой за собственное будущее и за тот образ, который мы сами себе рисуем. Просто говорить о своей уникальности, пресловутой многонациональности и многополярности мира — дело нехитрое. Вопрос в том, что за этим что-то реальное должно стоять.

Оборот «Русский мир» уже многим кажется истёртым просто от постоянного употребления, но всё наше широкое сообщество, которое одним краем упирается в вулканы над Тихим океаном, а другим — в тевтонские замки, лучше и не назовёшь.

Наши основы, фундамент очень схожи с теми, что у Запада. Сейчас христианство — это не религия, определяющая жизнь и поведение человека в каждодневном режиме. Значительная часть из нас — атеисты, а среди «практикующих верующих», постоянно ходящих в церковь и соблюдающих обряды, мусульман едва ли принципиально меньше, чем христиан. Однако основа нашей цивилизации именно в православном христианстве, оно не работает как аналог гражданского кодекса, но растворено в воздухе, будто неуловимый, но действующий набор принципов жизни. Люди, отправившиеся с коробками «гумки» под Курск, а до того ездившие в Донецк, сами себя могут считать хоть язычниками и по приколу молиться Одину, но живут-то они и действуют в этот момент строго по принципу «как вы сделали одному из сих братьев Моих, то сделали Мне». И здесь нет противоречия: мусульманин из Уфы или Дербента, помогающий соотечественникам, ближе к христианским основам нашего общества, чем святоша, только соблюдающий обряды.

Нас часто мучает вопрос, как мы вообще так ухитрились жить одним коллективом. Что общего у русских с осетинами, якутами и башкирами, у атеистов с православными и мусульманами, у социалистов с либертарианцами?

Как ни странно, но одно из наших преимуществ — это как раз интуитивная понятность того, что мы отстаиваем, и нежелание лезть к людям дальше определённого предела. Дуб — дерево, небо голубое, Россия — наше Отечество, смерть неизбежна. В рамках такого подхода татарин может спокойно остаться татарином, еврей — евреем, русский — русским; и при этом не поступаться собой, не объяснять самозваной комиссии по этике, почему тебя не волнуют вопросы, которые обязаны волновать всех людей доброй воли по всему миру. У нас есть понятные простые претензии — единство нашего народа, русский язык и русская история, материальные интересы, а в остальном мы как раз сравнительно мало лезем в уши и души согражданам. Люди, которые думают, что у нас полицейщина и оруэлловщина, сплошь и рядом оказываются фрустрированы, столкнувшись с настоящей оруэлловщиной и полицейщиной в той же Европе. Опять же, это не какой-то там пропагандистский посыл — просто почитайте завывания тех релокантов, что столкнулись с реальным полицейским государством на Западе.

В общем-то, у нас нехитрая триада из свободы, ответственности и солидарности. Делай что хочешь, не нарушая законодательства. Строй судьбу как угодно в рамках здравого смысла и закона. Неси ответственность за то, что делаешь. Помни, что ты тут не один, что активно участвовать в жизни страны — это правильно, даже когда государство медлит и тупит. Особенно если оно медлит и тупит. Это всё довольно простые вещи, это не ядерная физика, но, собственно, главные правильные вещи — они простые. И они вдобавок надидеологические. Идеология сама по себе — двигатель, который тебя заставляет шевелиться. Если твой движок, толкающий тебя ехать под Курск или просто в зону лесного пожара где-нибудь в Центральной России, это вера, то ты молодец. Тушишь пожары и обогреваешь замерзающих во имя красного знамени? Да тоже отлично. Воюешь с врагами ради общепатриотических соображений — окей, да. Спасать котят, потому что котики — часть русской идеи? Да кто ж слово против скажет.

Главное, чтобы твои убеждения не заставляли тебя поджигать релейные шкафы и леса, котов топить, а в Курск посылать проклятия и мышьяк. Вот тут извини, пункт об ответственности тоже никто не отменял.

В этом есть и слабость: для кого-то личная и идеологическая свобода в итоге становится свободой выбрать какую-то совсем уж несочетаемую с нашей идентичность, и она оказывается важнее. Террорист, взрывающий людей в торговом центре, или соевая снежинка, искренне поверившая, что она теперь гражданин мира, — это проблема. Зато менее упоротых мы перевариваем очень быстро. Второе поколение — и потомки людей, почти не говорящих по-русски, уже становятся русскими, ведут себя, как русские, и считываются как русские окружающими. Здесь, правда, стоит помнить, что ёмкость русского народа не бесконечна и миллионы новых людей совершенно иных культур каждый год не переварит даже она. Но вообще плавильный котёл у нас исключительной силы.

Здесь мы ступаем на действительно тонкий лёд. Россия — это цивилизация, объединяющая народы, и при этом одновременно государство русского народа. Этот баланс исключительно тонкий, причём нарушить его крайне легко. Именно национальные отношения требуют очень точных, понятных правил и неукоснительного следования им. Мы должны чётко понимать, что равенство народов в рамках единой нации значит именно равенство, когда русские не угнетают другие народы и не поступаются своими правами и благополучием. У нас часто зубы сводит, когда мы говорим о западных нормах политкорректности с их расовыми квотами и закреплёнными льготами для определённых социальных групп. Проблема «позитивной дискриминации» в том, что это всё равно дискриминация. И её решение, как ни странно, лежит на поверхности, и состоит оно в реальном равноправии народов и реальной свободе выбора. Хотя мы обожаем крайности, в действительности национальные, религиозные, культурные обычаи других народов не несут опасности для русских, пока они не нарушают закона и пока каждый имеет действенное, реальное право их переменить, не подвергаясь угрозе «убийства чести» или ещё какого-то неформального преследования.

Нужно обладать поистине удивительными представлениями о реальности, чтобы думать, будто ответом на условные «шариатские патрули за нравственность» должны стать какие-то православные патрули за нравственность, а агрессивному феминизму необходимо противопоставить некий «маскулизм». Противоположность шариатскому патрулю — не православный патруль, а просто разгон «патрульных», которые мешают жить людям. Как и противоположность агрессивным формам феминизма — это здоровая семья.

И, наверное, главный момент, который стоит помнить. Русская идея должна оцениваться по тому, хороша она или плоха для самих русских и других населяющих нашу страну народов. Она не обязана быть всемирной. Она не должна искать основания вовне. Ключевая особенность русского взгляда на мир состоит в том, что нам не нужно искать одобрения в неких всемирных инстанциях или непременно вовлекать кого-то, кто этого не желает. Это продукт для внутреннего потребления. Мы смотрим на себя, разговариваем с собой и ищем блага для себя. Желающие присоединятся. Нежелающие же — и Бог с ними. Мы живём сами для себя и даём жить другим.