«Троицу» Андрея Рублёва отнюдь не случайно признают вершиной русского духа, вершиной православной иконописи. Преподобный иконописец отважно отступил от канонической иконографии библейского сюжета «Гостеприимство Авраама». Нет ни самого праотца, ни его жены Сарры, ни праздничной суеты, ни зарезанного для дорогих гостей тельца. Ничего земного.

Только три ангела, которые суть единство, Единый Бог — Троица, о котором говорит центральный догмат, центральное таинство веры православного Христианства. Никому ни до, ни после Рублёва не удалось в такой совершенной форме выразить божественное триединство, единство в троичности, и личностную уникальность в единстве.

Рублёву удалось создать из трёх фигур единство, некий мистический овал, который не фиксируется зрением, но безошибочно считывается нашим подсознанием. Внутри же этого единства каждое из лиц абсолютно узнаваемо. В центре Бог Сын, Господь Иисус Христос, который протягивает руку к чаше воплощения, смерти и воскресения, испрашивая благословения Отца испить её. Дерево за Его спиной обозначает, что именно Ему предстоит смерть крестная. Слева Бог Отец, который благословляет Сына на великий и страшный подвиг спасения мира, ведь дело Отца — домостроительство спасения. И дом за Его спиной указывает нам на это. Справа Бог Дух Святой, в узнаваемых зелёных одеждах «Троицына дня». Его призвание — возвести человека на вершину богопознания, к Отцу, по пути, открытому Сыном. Его символ — скала, символ восхождения к богопознанию, но в то же время и символ крепости веры, символ Церкви, «устрояемой Духом Святым».

В самых лаконичных и проникнутых неземной красотой формах Рублёв изложил всю суть учения о Святой Троице, единой в сущности и троичной в ипостасях. Недавно, при возвращении иконы Русской Православной Церкви, что было важнейшим агиополитическим актом, призывающим на Россию и русское воинство благословение Божие, вновь вспыхнули споры — является ли «Троица» чудотворной иконой или просто художественным шедевром. Чудотворные иконы совершенно не обязательно представляют собой выдающиеся памятники церковного искусства — ими могут стать и самые непритязательные изображения. В наш век это может быть даже простенький печатный образок, на котором по таинственным причинам почила благодать Божия и который мироточит или исцеляет больных.

Но «Троица» Рублёва чудотворна, прежде всего, в ином смысле. В самые мрачные времена безбожия она своей неотразимой красотой свидетельствовала о Боге. Её невозможно было отменить, упразднить, забыть, вычеркнуть из истории искусства. Не случайно, что мало кому известная в эпоху изобилия икон «Троица» явилась во всей своей красе в ХХ веке, в эпоху безиконья, ещё и подновлённая гениальными реставраторами-подвижниками мастерских Грабаря так, чтобы её красота стала понятна каждому. Рублёвской «Троице» приходилось поклоняться хотя бы как памятнику культуры, а через это пришлось позволить ей неотразимо говорить о Боге в идеологически безбожном обществе. Воинствующие атеисты вынуждены были печатать её копии миллионными тиражами.

Образ рублёвской «Троицы» собирал русский дух, восстанавливал нашу память в самые мрачные времена самозабвения и самоотчуждения. Творение Рублёва могло совершить это по той причине, что сам святой иконописец был вдохновлён тем идеалом, той идеей Троицы, которую нёс и проповедовал духовный отец русского народа преподобный Сергий Радонежский.

Именно богословие Троицы преподобного Сергия, спасшее и созидавшее Русь в эпоху Куликовской битвы, и передал преподобный Андрей Рублёв на своей иконе, написанной для созданной преподобным Сергием Лавры. Она, в свою очередь, стоит не только вещественной крепостью, но и крепостью смыслов, охраняя и провозглашая тайну Троицы, тайну преподобного Сергия и всех его учеников.

Троице-Сергиева Лавра — это не только мистическое и молитвенное, но и смысловое, философское и богословское сосредоточение Святой Руси. Исток тех смыслов, которые укрепили и заставили русских людей держаться вместе и созидать великую Россию.

Середина XIV века, когда вступил на своё историческое поприще преподобный Сергий, была переломной эпохой русской истории.

С одной стороны, Русь томилась под ордынским игом. Сегодня лжецы любят громко заявлять, что никакого ига не было, был некий «союз», а потому — «мы — орда». О том, что это был за «союз», исчерпывающе высказался в 70-е годы XIII века епископ Серапион Владимирский в одной из своих проповедей: «Всласть хлеба своего изъести не можем». Русские люди всех сословий изнемогали под этим гнётом. Князя могли зарезать перед ханским шатром за политическую ошибку, за недоплату дани, за несогласие служить монгольским шаманским идолам. Крестьянина могли ограбить, убить, угнать в рабство.

Над всем Диким Полем (которое последующая, «Сергиева» Россия превратит в благодатную Новороссию) свистели бичи погонщиков, угонявших сотни тысяч русских мужчин, женщин и детей в сторону генуэзской Каффы, которая в сотрудничестве с ордынцами наладила прибыльную торговлю русскими рабами по всему Средиземноморью. Орда никогда не переставала воспринимать Русь не только как плательщика дани серебром, но и как источник «живого товара». А Мамай, против которого восстал св. Димитрий Донской, был ставленником генуэзских работорговцев, не только финансировавших и вооружавших его, но и плётших интриги в самой Москве (один из генуэзских подстрекателей смут, Некомат Сурожанин, был в конечном счёте казнён по суду князя Дмитрия в Москве).

Но среди этого мрачного и тревожного существования происходило на Руси едва видимое миру собирание сил — духовных и телесных. Точкой этого собирания была Москва. Либералы и антигосударственники всех мастей любят провозглашать Москву начала XIV века неким «сосредоточением зла». Мол, московские князья были угодниками Орды, неразборчивыми в средствах интриганами, предателями русских интересов, деспотами. Им противопоставляются то «вольный» Новгород, то «смелая» Тверь, то вообще евроориентированная Литва. На деле же главной и единственной виной московских князей было то, что они создавали и создали из Москвы и Северо-Восточной Руси великое государство, настоящую твердыню Православия.

Москвичи не были «ханскими угодниками». Напротив, основатель династии св. Даниил Московский, сын св. Александра Невского, мужественно защищал законные права своего старшего брата Дмитрия Переяславского и его наследников, от хищничества поддержанного ордынцами среднего брата, Андрея Городецкого, захватившего престол волей хана, вопреки русским княжеским законам. Именно как к защитнику справедливости к Даниилу отовсюду, в частности из южной Руси, из Чернигова и Киева съезжались русские бояре, среди которых были предки наставника Дмитрия Донского и друга Сергия Радонежского — св. митрополита Алексия (Бяконта).

Сыновья Даниила — Юрий и Иван, решили добиться не полагавшейся им великокняжеской чести тоже отнюдь не путём угодничества ханам. Юрий 12 лет не подчинялся прямой воле ханов, требовавших покорности Михаилу Тверскому. В этой борьбе, где противники и впрямь не стеснялись в средствах, Михаилу Тверскому достался небесный венец мученика, а Юрию земной венец великого князя. Однако воспользовался этим венцом он снова для того, чтобы не подчиняться Орде, не платить дань, — это его в конечном счёте и погубило.

Иван Данилович, Иван Калита, бывший при жизни брата его надёжным московским тылом, сделал ставку не на агрессию, а на собирание сил. И главным его достижением (свершившимся ещё при жизни Юрия) стало решение митрополита Всея Руси, всё ещё носившего титул Киевский, переехать из Владимира в Москву. Святитель Пётр, сам выходец из Галицкой Руси, сделал Москву духовной столицей Русской земли, и именно это, а не что-либо ещё предопределило её итоговое торжество.

Сам Иван Калита действовал осторожно, расчётливо, не давал повода для гнева ханов, готов им был служить и обеспечивал главное — тишину в Русской земле: «и престаша погании воевати Русскую землю и закалати христиан, и отдохнуша, и починуша христиане от великиа истомы и многыа тягости, от насилия татарского, и бысть оттоле тишина велика по всеи земли».
Тишина создавалась не без жестокости — захватив Ростов Великий, Иван Калита послал туда сборщиков налогов, которые примучили горожан так, что они начали разбегаться. Именно так и появились под Радонежем родители отрока Варфоломея (будущего Сергия) Кирилл и Мария — старинная ростовская боярская семья решила переселиться на московские земли подальше от насилий и неурядиц.

Но впервые с Батыева нашествия на Руси стало можно строить, созидать, планировать и не бояться непременного разорения и разрушения. Именно сыновьями этой «Великой Тишины» и были преподобный Сергий и его поколение русских подвижников духа. Пользуясь безопасностью, которую обеспечила осильневшая государственность, они начали молиться и созидать.

Варфоломей, ставший Сергием, решился на дерзновенный, почти не предпринимавшийся в русском монашестве подвиг — пустынножительство. С бегства в пустыню начиналось древнее монашество в Египте и Сирии. Своего рода пустыней была и цитадель византийского монашества — гора Афон. Именно о подвигах пустынножителей рассказывали многочисленные истории о монахах — патерики, лавсаики, лимонарии. Однако на Руси, несмотря на три с половиной столетия, прошедших со времён Крещения, пустынножительства почти никто не искал. Монастыри возникали вблизи городов или княжеских сёл, обычно их основывали сильные мира сего.

И вот юноша, который, как рассказывает житие, лишь чудом научился читать (этому чуду посвящена знаменитая картина Нестерова «Видение отроку Варфоломею»), решил воплотить прочитанное в этих старинных преданиях о монахах на Русской земле.

Ведь пустыни на Руси и в самом деле было много. Почти вся она после монгольского разорения представляла собой пустыню. Надо было лишь заменить книжные камни и пески настоящими лесными дебрями, — и вот пустыня перед тобой.

В такую пустыню и уговорил Варфоломей двинуться своего старшего брата Стефана. Тот недолго выдержал трудности пустынножительства и отправился в Москву, где поселился в Богоявленском монастыре, познакомившись и с будущим митрополитом Алексием, и с князем Симеоном Гордым. Стефан был поставлен священником и начал играть большую роль при дворе. Это было тоже своего рода чудо — брат при всех сложностях отношений с преподобным Сергием немало помог тому, чтобы его узнали и полюбили в Москве, в митрополии и на княжьем дворе.

Оставшись один, Варфоломей где-то после 1340 года постригся в монахи с именем Сергий, и началась многотрудная пустынножительская стезя, во всех подробностях описанная в «Житии преподобного Сергия». Русская «пустыня» оказалась совсем не похожа на пустыню египетскую, сирийскую или греческую. Под южным солнцем можно было сосредоточиться на молитве — монаху почти ничего не требовалось, ни жилища, ни одежды, лишь немного пропитания, которое обеспечивали приношения благочестивых людей.

Русская «пустыня» была ледяной и лесистой. Здесь постоянно приходилось что-то делать. Строить дом и часовню, а затем храм. Вырубать лес. Заготавливать дрова. Ходить по воду. В лесу нужно было подружиться с его обитателями, особенно с медведем. Иными словами, основной формой монашеского делания оказалось освоение трудного дикого пространства. «К основной цели монашества, к борьбе с недостатками духовной природы человека, присоединилась новая борьба с неудобствами внешней природы; вторая цель стала новым средством для достижения первой» — подчёркивал Василий Осипович Ключевский.

Практически вся территория, оставшаяся русскому народу к XIV веку, была сплошным «неудобством внешней природы». Лесные дебри, ведшие за Волгу, к Северной Двине и оттуда к «Дышучему морю» — были единственным оставшимся русским в эту эпоху направлением исторической экспансии. И подвиг одинокого монаха, начавшего на русской почве искать пустынножительства, дал ключ, дал, мудрёно выражаясь, «парадигму действия» для всей нации — освоение неудобных пространств через труд, в котором выражается молитвенный, духовный подвиг.

Однако подвиг освоения пространства-пустыни дал бы лишь ограниченные результаты, если бы совершался лишь бегущими от мира одиночками. Преподобный Сергий на основе своего монастыря создал совершенную организацию по такому освоению — русский общежительный монастырь.

Только совместная организация труда и жизни, чёткая дисциплина и постоянная взаимопомощь могли превратить монастырь в русской «пустыне» в реальное средство преобразования дикой природы, в действительный концентрат духовных и материальных сил.

Идея и принципы этого монастыря выросли из собственного опыта преподобного. Узнав о подвижнике-труженике вокруг него начали собираться другие жаждущие монашеского подвига — ученики и собратья. Принципом монастыря стала жизнь от своего труда. Однако сперва обитель строилась по принятым в эту эпоху образцам — как совокупность скитов, в которых каждый монах обитает сам по себе, пользуется своей собственностью и лишь для общей молитвы соединяется с прочими в церкви.

Однако около 1370 года, уже будучи почитаемым монахом и духовным наставником, преподобный Сергий проводит по благословению константинопольского патриарха Филофея решительную реформу — вводит общежительный устав. Отныне всё имущество монахов стало общим, все работы превращались в послушания, которые распределялись игуменом, превратившимся в настоящего монарха в малом государстве, которое представлял собой монастырь. Именно так и понимал место игумена основатель общежительного монашества св. Пахомий Великий.

В общежительных монастырях Востока, впрочем, совместный труд был лишь способом сорганизовать и упорядочить совместную жизнь, направленную, прежде всего, на совместную молитву. Более трудовой характер имели западные монастырские уставы, прежде всего бенедиктинский, организовывавший жизнь аббатств в первую очередь вокруг созидательного труда. Однако только в руках преподобного Сергия общежительный монастырь превратился в реальную трудовую фабрику, которая, оказавшись в лесной чаще, всего за поколение превращала её в настоящий цветущий сад.

В центре этого монастырского порядка находился сам игумен — облачённый в худые ризы, не раз вызывавшие недоумение паломников, которые являлись «посмотреть на святого» (который, конечно, должен быть одет в расшитые золотом ризы), он, казалось, успевал всюду — и на лесопилку, и на стройку, и в кухню, и в иконную мастерскую, и, прежде всего, в церковь на богослужение. После вечерней службы он обходил кельи, прислушивался, а если слышал пустые разговоры, то на следующий день ласково, без упрёков, поучал и наставлял.

Но, несмотря на всю ласковость, Сергию не раз пришлось столкнуться с гневом собратьев. Общежительный устав казался им тяжёл. Подчиняться воле игумена многие не хотели, бунтовали. Использовали против преподобного даже брата его Стефана, призывая того на игуменство как старшего основателя обители. Преподобный решил оставить монастырь и отправился к преподобному Стефану Махрищскому, однако тот решил отдать свою обитель Сергию. Смущённый таким предложением Сергий ушёл и оттуда, основав Благовещенский монастырь на реке Киржач.

Сергию Радонежскому на собственном опыте пришлось узнать ахиллесову пяту русской общественной жизни и психологии — обидчивость, взаимоотталкивание, стремление уйти и убежать от других. Понятное человеческое свойство, которое, однако, совершенно противоречило выпавшим на долю его поколения русских православных людей задачам преобразования природы и человека, созидания.

И Сергий нашёл способ сплотить и монахов, и всех русских людей, помимо разделений и обид. Это обращение к Святой Троице как к высшему идеалу не только божественной жизни, но и всякой жизни, где общность переплетается с особенностью личностей. Сергий не случайно посвятил церковь своей обители Святой Троице — посвящение на Руси той эпохи крайне редкое, почти уникальное.

Логика этого посвящения кроется не только в догматическом, но и в нравственном смысле центрального христианского догмата о Святой Троице. Три суть едино. Три личности без всякой розни могут быть единым существом, обладать единым божественным действием. А значит и человеку, созданному по образу и подобию Божию, доступна тайна этого единства. Значит и единосущные люди, преодолевая свою греховность, могут иметь единое действие, воздерживаться от розни, ненависти и вреда, хранить искреннюю взаимную любовь.

Собственно, идеал Троицы и лежит в центре человеческого общества — как возможность его единства в личностном многообразии. Как его тайна, творящая чудо социальности.

Замечательно об этом нравственном аспекте основного христианского догмата сказал выдающийся русский богослов начала ХХ века митрополит Антоний (Храповицкий): «Наш Божественный Учитель потому и открыл нам учение о Пресвятой Троице, чтобы мы… взиранием на Святую Троицу побеждали страх пред ненавистною разделённостью мира…». Через посредство ярких философов той эпохи, когда открылась тайна рублёвской «Троицы» — Евгения Трубецкого и отца Павла Флоренского, эти слова были приписаны самому преподобного Сергию и часто так и цитируются. И в этом есть свой смысл — несомненно, что они предельно точно выражают мировоззрение самого святого и причину, по которой именно почитание Троицы он поставил во главу угла своей деятельности.

На пути разрозненных и разорённых русских княжеств к единству и крепости Святой Руси лежала главным препятствием именно рознь. Всем своим подвигом и как святого, и как гражданского деятеля, преподобный Сергий преодолевал её и содействовал единству. Он примирял князей, митрополитов, князей с митрополитами, он выступал в качестве дипломата, посла, наставника. Его политический авторитет был не меньше авторитета религиозного.

При этом миротворчество преподобного Сергия было далеко от поиска беспринципных компромиссов. Он мог быть чрезвычайно жёстким, как в Нижнем Новгороде, на который властью, данной митрополитом Алексием, святой наложил интердикт — запрет на совершение богослужений в церквях, пока нижегородские князья не подчинятся московскому.

Всюду деятельность Сергия Радонежского была направлена на создание единого, крепкого, властного Московского государства, государства Всея Руси (впервые титула государя Всея Руси удостоился от византийского императора Иоанна Кантакузина Симеон Гордый, при котором и начался путь Сергия). Ставшая реальностью в общежительном монастыре монархия должна была стать реальностью и во всей России.

Византийские исихасты во главе с ближайшим учеником св. Григория Паламы — патриархом Филофеем, также были согласны, что именно Москва должна стать тем избранным сосудом Православия, в который однажды вместится всё то, что выльется из разбитой чаши Константинополя. Они неустанно помогали святителю Алексию и Дмитрию Донскому строить это великое государство. И именно преподобный Сергий был их надеждой, нравственным ориентиром и авторитетом.

При Сергии Радонежском в Москве возник удивительный государственный строй — агиократия, власть святых. Святым признан Дмитрий Донской, святыми — митрополиты Алексий и Киприан (пусть второй часто был с князем Дмитрием несогласен), святым был объединявший их всех высшим духовным авторитетом Сергий. Неудивительно, что именно эта эпоха стала для Руси эпохой собирания государственности, эпохой Куликовской битвы.
Атеистические пропагандисты извели сотни тысяч листов бумаги, чтобы доказать, что житийная сцена благословения Сергием Радонежским Дмитрия Донского на Куликовскую битву — это позднейший вымысел. По нелепости подобные попытки сопоставимы с усилиями председателя «Массолита» Берлиоза доказать несуществование Иисуса Христа.

Благословение преподобного Сергия на битву было не случайным эпизодом. Куликовская битва вытекала из всей деятельности преподобного в течение всей его жизни. Он служил и телом, и духом Русскому государству. Он укреплял и обустраивал его. Он собирал его силы. И вот Куликовская битва, в которой Русь дала отпор и Мамаевой орде, и стоявшим за её спиной работорговцам, была кульминацией этого служения преподобного.

Куликовская битва не освободила Русь от ордынского ига, в известном смысле она и не ставила себе такой цели. Люди той эпохи отлично понимали многофакторность ситуации на пространстве бывшей Орды. «А переменит Бог орду» — писал Дмитрий Донской в своём завещании. Но Куликовская битва проявила Москву и Россию как мощный державный субъект, с которым уже не мог сравниться никто в Восточной Европе и которому суждено было собрать русские земли.

Благословлённая преподобным Сергием государственность стала единым действием русского народа. А личностная множественность его проявилась через молитву и творчество. Через святых, шедших по примеру Сергия в Пустыню основывать новые и новые монастыри. Через иконописцев, подобно Рублёву, стремившихся отразить то видение духовной реальности, которое принёс преподобный Сергий.

История Руси второй половины XIV, XV и первой половины XVI веков — это разлитие той волны, которую создал Сергий Радонежский. В поисках пустыни ученики Сергия и ученики его учеников шли всё дальше в леса — за Волгу, на Двину, Шексну, Свирь, наконец за море, на Соловки и в Печенгу. Они селились там одинокими отшельниками, начиная свой труд. Однако вот уже вокруг отшельника образуется целая община монахов, организуемая в эффективную общежительную обитель по Сергиеву уставу. Она становится центром экономики, культуры, цивилизации, просвещения, социального страхования, обороны окрестных мест. Она стягивает к себе окрестные крестьянские волости, впервые по-настоящему включая их в Русское государство. Но утомлённые шумом искатели пустынножития отправляются дальше — и величественная мистерия освоения пустыни повторяется вновь и вновь.

Благодаря «монастырской колонизации» Русский Север из лесистой «пустыни» превращается в освоенное пространство, настоящую опору Русского государства, недоступную внешним нашествиям, особенно кочевникам. Здесь вырабатываются предпосылки великого движения России на Урал и в Сибирь . Здесь Россия становится в полном смысле сама собой.

А основанная преподобным Сергием Лавра остаётся в центре государства как его сердце, как его духовная твердыня. Здесь пребывают святые мощи преподобного, к которым стекаются паломники со всего православного мира. Здесь трудятся монахи, пишутся книги и иконы. Сюда едут за укреплением в трудную минуту русские государи.

Казалось это уже неспешная жизнь «центрального монастыря» великой державы. Однако приходит Смутное время, и Троице-Сергиева Лавра оказывается главной военной твердыней Руси. Совместная защита её монахами, дворянами и стрельцами длится более 15 месяцев.

Об Лавру разбилось одно из наиболее отвратительных явлений смутной эпохи — Тушинское движение Лжедмитрия II. «Мы, поляки, во второй раз привели сюда государя, который должен будет называться Димитрием, даже если русские от этого сойдут с ума» — провозглашал руководивший осадой Лавры Ян Сапега.

Второй самозванец не был похож на первого ни внешностью, ни поведением. Всякий, кто видел Григория Отрепьева в минуту его высшего взлёта, отлично понимал, что второй — это не он. В служении второму самозванцу не могло быть никакого самообмана, что это служение истинному государю, только сознательный цинизм, стремление получить личную выгоду пусть даже ценой уничтожения Русского государства.

Противостояние этому цинизму возглавил святой патриарх Гермоген, всюду рассылавший обличавшие ложь тушинцев послания. А преграду расползанию тушинского цинизма положила именно Лавра своей героической защитой, своим несогласием, несмотря на голод и бесчисленные смерти, сдаться бандитам.

А отстояв себя, Лавра помогла отстоять Россию. Ставший её архимандритом преподобный Дионисий Радонежский вместе с Авраамием Палицыным оказали огромную, порой решающую помощь сражавшимся за освобождение Москвы ополчениям, прежде всего — отрядам Минина и Пожарского. «Бог с вами и великий чюдотворец Сергей на помощь постояти и пострадати вам за истинную, за православную християнскую веру» — сказал Дионисий ратникам Минина и Пожарского. Фактически именно Троице-Сергиева Лавра стала ближней базой, штабом и организационным центром борьбы за освобождение Москвы.

Новая эпоха и новый поворот. Петровская и екатерининская секуляризации ведут к страшному кризису русского монашества и вместе с тем начинают эпоху Просвещения, эпоху учёности. И Лавра, средоточие русского духа, принимает вызов. В её стенах возникают Троицкая лаврская семинария и Московская духовная академия. Цитадель учёности, однако в русском православном духе, учёности не подрывающей православную веру, а стоящей на её защите.

Переводы творений Святых Отцов древней Церкви, изучение древнерусской истории и литературы, всё более самостоятельные и при этом церковные, философские и богословские поиски… Не случайно, что именно к Троице, наряду с Оптиной пустынью, тянутся наиболее образованные православные люди рубежа XIX и ХХ веков — Константин Леонтьев, Лев Тихомиров, архимандрит Иларион (Троицкий), священник Павел Флоренский, даже интеллектуальный смутьян Василий Розанов, нашедший упокоение в Гефсиманском скиту рядом с Леонтьевым.

Большевики, казалось, сделали всё для того, чтобы «пальнуть пулей в Святую Русь». Академия закрыта, монахи разогнаны, кощунственно вскрыты и подвергнуты надругательству мощи преподобного Сергия, а Сергиев Посад превращён в Загорск. Однако, как ни удивительно, какой-то невидимый щит оградил Лавру от худшего. Достаточно сравнить её судьбу с судьбой сыгравшего сходную роль в истории Франции аббатства Клюни, от которого революционеры после 1790 года оставили лишь пару башен. Лавру советская власть всё же музеефицировала, а её богатства в целом сохранились.

А не прошло и 30 лет с разгрома, как военное примирение советской власти с Церковью привело к новому открытию и монастыря, и духовной академии. В послевоенный советский период Троице-Сергиева Лавра превращается в своего рода столицу русского Православия. Здесь проходят соборы и поставления патриархов, здесь кипит умственная и издательская деятельность, здесь в затворе молятся и исповедуют духоносные старцы, почитаемые всей Церковью. Здесь настоящая крепость веры, в которой приехавшие в Загорск советские туристы незаметно для себя превращаются в паломников.

Среди внешнего безбожия, прикрытая молитвенным покровом преподобного Сергия Троицкая Лавра оказывается несокрушимой. И служит той связью с русской традицией, тем мостом в будущее, который позволил нам снова стать Россией, Святой Русью.

Православие — это вера во Единого Бога — Святую Троицу, во единого Господа и Спасителя Иисуса Христа, во Единую Святую Соборную и Апостольскую Церковь, в единую Традицию (Предание), которую создаёт действующий в богопросвещенных людях Святой Дух.

В реальной исторической жизни Традиция Церкви реализуется в традициях многих поместных церквей, каждая из которых вносит в её жизнь свои особенные ноты, идеи, опыт, примеры святых. И русская поместная православная традиция, русский опыт православной веры, отличается, конечно, и уникальностью, и особыми историческими достижениями.

Мы стали Святой Русью не потому, что возгордились и возомнили о себе невесть что. На эту высоту возвёл нас подвиг русских святых — и среди них преподобному Сергию Радонежскому принадлежит по праву особое, пожалуй, первое место. «Игумен Земли Русской» как часто его называли, соединил высшие истины Православия с особым культурным кодом русской цивилизации. Именно благодаря наследию Сергия Православие производит русскую культурную, политическую и даже экономическую жизнь, и наоборот — русская жизнь и культура воспроизводят и возрождают Православие.

Россия стоит молитвами Сергия и его наследием, его практикой. Так было, так есть и так будет — не всегда, но до скончания века, когда земля и вся дела на ней сгорят, и откроются врата Нового Иерусалима, которые будут чем-то неуловимо похожи на врата Сергиевой Лавры, а ждать там всех верных будет Святая Троица, чем-то неуловимо похожая на «Троицу» Рублёва.

Автор: Егор Холмогоров